Царёва привезли под утро, до этого времени работал, и все безостановочно вламывали вместе с ним: предстоял очередной запуск, однако в функционировании стартового комплекса вновь выявились неполадки, досадные, в каком-то неясном звене, причём не в первый раз, но всё на том же месте. Раньше грешили на саму систему управления, на сбой одного из приборов: оказалось дело в другом, ошиблись разработчики циклограммы. Он поручил «прохлопать» всю систему, от и до, вхолостую. Сделали, и обнаружилось в итоге – этот чёртов разгонный блок: был необоснованно заужен интервал поворота гидростабилизированной платформы, что, как следствие, могло привести к выведению космического аппарата на нерасчётную орбиту. В общем, пока не добрались до причин, никто в эту смену комплекс не покинул. И только одно обстоятельство спасло циклограммщиков от смертельного разноса – позвонил «сопроводитель» Евгении Адольфовны, попросил соединить лично и сообщил новость, которую выудил из врачей сразу же, как только Женя покинула кабинет гинеколога.
Он прилёг рядом, стараясь не потревожить её этим предутренним появлением, но она его всё равно услышала. Однако виду не подала и глаз не разомкнула, решила припасти новость до того момента, когда муж обретёт нужную форму, отоспавшись и придя в себя после нервной и неподъёмно тяжёлой смены.
Она пришла будить его в одиннадцать, как он просил: Настасья передала ей это утром, когда Женя завтракала, не дожидаясь мужа. Он открыл глаза, проморгался, тряхнул головой, и резко притянул жену к себе:
– Спасибо тебе, Женюра…
– Что разбудила? – улыбнулась она. – Можешь ещё немножечко поспать, я тебя снова разбужу, и опять за спасибо, хотя мне это очень даже нравится.
– За ребёночка нашего спасибо, моя дорогая, я тебе этого век не забуду, – тихо произнёс он. – Знаю, что нехорошо загодя благодарить, но так уж устроен, извини. Я счастлив, моя хорошая, я просто самый счастливый старый дурак из всех пожилых дураков, которые рискнули заморочить голову собственной чертёжнице.
Она в изумлении уставилась на мужа:
– Паша, откуда ты это знаешь? Я ведь даже Насте не говорила!
Он потёр кончик носа мизинцем левой руки и поцеловал её в ладонь:
– Я это знал через десять минут после того, как ты ушла от этой бабы.
– С тобой опасно жить, Царёв.
– Ну не опасней, чем с другими, – не скрывая радости, отбился тот.
Она театрально вздохнула, с укоризной покачала головой:
– С кем я живу…
– Надеюсь, с отцом твоего ребёнка… Нашего ребёнка, – добавил он с нежностью в голосе и, отбросив одеяло, резко поднялся на ноги. Он стоял перед ней, широкоплечий и совершенно голый, не испытывающий ни малейшего стеснения за своё поношенное, давно утратившее всякую спортивность тело… за свои не слишком прямые, с заметным варикозом ноги, за неприятные складки, что не так давно образовались в нижней части ягодиц и которые он люто ненавидел, однако поделать с этим ничего уже не мог, за недвусмысленно выраженный намёк на второй подбородок, совершенно бесполезный при наличии первого, вполне нормального и до поры до времени устраивавшего его и всех остальных… за эти свои окончательно поседевшие, бессмысленно завивающиеся так и сяк, неравномерной порослью разбросанные по всему телу седые волосинки. Всё теперь было пустое, неважное, не достойное того, чтобы стеснительно отвести взгляд от этой несовершенной и безрадостной картины. А уж про ненужные никому отложения на животе и в районе поясницы, и заметно просаженный позвоночник, с годами ставший напоминать слабое коромысло, даже думать не хотелось. «В общем, – Павел Сергеевич окинул весёлым глазом свой обнажённый торс, – налицо явная нестыковка главных модулей: всё ещё неугасшего темперамента, дурного состояния физического здоровья и неутешных остатков вполне привлекательной когда-то внешности…»
