И, когда закончился, наконец, торжественный обед, Алексей Михайлович обратился к князю Долгорукому:
– А когда, с Божьей помощью, надеешься ты, князь, выступить?
– Мешкать не буду, великий государь… – отвечал раскрасневшийся от вина князь. – Упустишь огонь, не потушишь… Дозволь завтра же, государь, быть у руки на отпуске…
– Орел, орел!.. – покачал головой довольный Алексей Михайлович. – Ну, я вижу, что за тобой спать можно спокойно…
Алесей Михайлович встал, и все, кто могли еще встать, поднялись за ним. Но очень и очень многих побороли меды и вина царские – около тех со сдержанной улыбкой хлопотали слуги. Алексей Михайлович был в самом чудесном расположении духа.
– Ну, Сергеич, друг мой… – обратился он к Матвееву. – Уж так я доволен, так доволен, что и сказать тебе не могу. И на радостях решил я твои новые хоромы поглядеть, на новоселье к тебе заехать…
Это было совершенно неслыханной милостью: ни царь, ни его семейные никогда у бояр не бывали. Даже если кто из ближних бояр умирал, и тогда никто из царской семьи не являлся на дом, чтобы отдать последний долг близкому человеку. Слышавшее последние слова великого государя бояре переглянулись: ну и пошел Артамон Сергеич в гору!.. Матвеев, живший до того в своем скромном домике у Николы-на-Столпах, только что отстроил себе по настоянию царя великолепные палаты в Белом городе, устроенные на иноземный лад не хуже, чем у князя В.В. Голицына, в Охотном ряду. И вот царь всемилостивейше изъявил желание посмотреть, как его собинный дружок устроился. Осчастливленный Матвеев сейчас же отрядил одного из своих холопов верхом домой, к своей супруге, чтобы предупредить ее о высоком госте.
Некоторое время спустя, по раскисшей от последних дождей дороге, заколыхалась, окруженная вершниками, скороходами, ближними боярами и жильцами, золоченая колымага царя. За ней, на почтительном расстоянии, протянулся бесконечный поезд бояр, гостей именитых и иноземных послов, которые были на смотру и возвращались теперь на Посольский Двор в чрезвычайно веселом расположении духа: они очень оценили московское гостеприимство. В особенности эти русские меда – небеса видишь!..
На околице московской колымаги расползлись во все стороны. Царская колымага, распространяя вокруг себя священный ужас, уже стучала своими золочеными колесами по неровной, бревенчатой мостовой Белого города. И ломали встречные головы: куда это царь-батюшка надумал? И, когда подворотила колымага ко двору Матвеева и сияющий хозяин – он был уже дома – в золотном кафтане с хлебом-солью встретил высокого гостя внизу высокого крыльца, всё так и ахнуло: «Айда Артамон Сергеич!.. Отец-то, бают, шти лаптем хлебал, а он вон куды маханул!.. Вот тебе и тихоня!..»
