Глядя вслед девушке, клубмены с восхищением цокают языками. Ничего не скажешь, хороша ягодка, задешево такую не купишь.
– Исик-джан! – воскликнул шалопай Гришка. – Уступи девочку!
– Пошел к черту, – сквозь зубы процедил Низамов.
– Нет, ну право же! – рассмеялся Гришка, скаля гнилые зубы. – Ну погляди на себя и на нее. Где там зеркало? Обхохочешься же. Я же Лалку знаю. Ей на деньги плевать. Она хочет кайфа. Причем кайф она понимает по-своему, не то, чтобы наколоться и балдеть. Ей нужны вечерние туалеты, чтобы в них выйти в свет, чтобы на нее все таращились. А ты ее куда-нибудь вывозишь? И правильно делаешь. Глупо это в наши дни, да и куда ты ее сведешь? Вот и начнет она стрелять газами. Да уже и стреляет.
– Послушай, отвяжись, а? Отвяжись! – воскликнул Низамов.
– Странный человек, – пожал плечами Гришка. – Я ему деньги предлагаю, а он…
– Во сколько же ты ее ценишь? – с деланной небрежностью осведомился Низамов, заметив шевеление занавески.
– Ну, не будем мелочны… – Гришка на мгновение задумался. – Для начала, скажем, троячок.
Секретарь, уже изрядно подвыпивший, захихикал:
– Делайте ваши ставки, господа! Три тысячи – раз! Три тысячи…
Хлебник дернул его за полу пиджака.
– А что? – удивился тот. – Сейчас ведь аукционы в моде.
Получив чувствительный удар под ребро, он осекся и взглянул на Лалу, которая приближалась к ним с чарующей улыбкой, Она была неотразима в изысканном шифоновом платье, которое со времени первой глажки (мы описали ее в начале нашей повести) Лала особенно полюбила. Оно будто окутывало стройную девичью фигуру зыбким облачком, сквозь которое особенно манящим казалось ее молочно-белое тело.
Присев неподалеку от своего директора, Лала закинула ногу на ногу, закурила и оглядела мужчин смелым и ироничным взором.
«Ах вы, сволочи, – думала она, не спеша затягиваясь ментоловым «моритцем», – сволочи вы конопатые, погибели на вас нет»!
Мы вряд ли объясним, откуда явился этот странный эпитет «конопатые», как, впрочем, и другие непечатные словечки, которыми Лала мысленно награждала компанию дельцов. Чувствовала она себя здесь препаршиво, будто оказалась в свинарнике рядом с жирными смердящими боровами, да и не рядом, а в самой кормушке, куда они тычутся своими раскормленными мордами. И ощутила невыразимое желание столкнуть их, стравить, посмотреть, до чего они докатятся в своей жадности и наглости.
– Так чего же вы замолчали? – невозмутимо спросила она. – Что я, больше трешки уже не стою? Делайте вашу игру! Кто больше? Три куска – раз, три куска – два…
