Ноги вели ее проулками, темными переходами и извивающимися улочками. На распутьях она куда-то поворачивала, выбирала направления, сама не помня, в какую сторону. Просто шла, не испытывая того очарования от достигнутой цели, которое обычно сопровождало ее в подобные моменты. Он бы наверное сказал, что она повзрослела. Перестала метаться, словно девочка, и удивляться всему необычному, радуясь каждому шагу. А каждому удачному шагу вдвойне. Его бы это наверняка обрадовало. Он ведь не слишком жалует детей.
В какой-то момент дева поняла, что больше никуда не движется. Она просто стояла посредине широкой улицы, прямой стрелой уходящей в порт, и смотрела туда, где горящее миллионами звезд небо, отражаясь от водной глади, незаметно с ней объединялось. Казалось, небеса доходили до самого города, до самой каменистой и песчаной суши — ступи, и ты больше никогда не вернешься на землю.
В стороне что-то шевельнулось. Едва-едва, но деве, погруженной в окружающее, этого было достаточно. Мусор, — подумала она, оглядываясь, — и нечистоты. Хочу покинуть этот город, потому как в этом городе меня привечают лишь мусор и нечистоты.
— Выпей это. — Пробормотал ей мальчик, выглядывая из-под обрывков грязи. — Выпей, и ты обретешь спокойствие.
Туба, обиженно дзынькнув, повалилась на землю. Фляга была теплой, грела ладони, разливаясь своим теплом дальше, по всему телу. Достаточно было просто держать ее, прижимать к груди и знать, что она с тобою, и все безумства этого мира словно отступали куда-то, мелко трясясь, прятались на вторых планах. О каком спокойствии он говорит, ведь ей и так хорошо?
Еще до того, как фляга попала ей в руки, дева уже знала, что ни за что не отдаст ее антиквару. Знала, что тот брюзга испытывает те же эмоции, что и она, прикасаясь к столь удивительному артефакту. И не ей было судить, достоин ли он такого. Не ей. Но возвращать ее она не собиралась, подписавшись на ее поиски… лишь ради себя самой.
Ночные крики чаек, доносимые спокойным теплым ветром от пристаней, больше не звучали столь пронзительно. Они изменились, приняв иное обличье. Было в них что-то музыкальное. Словно вкупе с разгоревшимся заревом тысячи пожаров сияющих созвездий небесной полусферы, их крики играли струнами души. Дотягивались туда, в места, как считала дева, давно омертвевшие, давно забытые и ненужные.
В груди, под прижимаемой к одежде флягой, разгоралось, бурля и неистовствуя, какое-то новое, доселе невиданное чувство. Подобно электрическому разряду разлилось по телу, сковало его на единый миг, и, вторя морской волне, откатилось, полностью растворившись. Дева восторженно и счастливо выдохнула. Крышка фляги сама собою прыгнула в ладонь. Разум затрепыхался в предвкушении.
