– Мой разум требует места, – сказал Романов. – Раньше у меня тут стояли две книжные полки, но тогда я читал, вместо того чтобы писать, так что пришлось их, к сожалению, выставить вон. Мне нужно работать. Время летит.
Это «время летит» было у него, очевидно, лейтмотивом, он постоянно повторял эти слова. Однажды он сказал, что в детстве написал стихотворение «Время, ты улетаешь», однако как-то при переезде оно затерялось. Название он позаимствовал из оперы Шуберта, своего любимого композитора, только слегка изменив фразу. Первые строки его детского стихотворения звучали так:
Время, ты улетаешь,
Возьми меня в полет…
Я кивнул на пианино:
– Вы играете?
– Немножко.
Романов заиграл один из «Фантастических танцев» Шостаковича. Казалось, его пальцы сами знают, что делать, без труда попадая на нужные клавиши.
– В консерваторию меня тогда не приняли, – сказал он. – Но у меня всегда оставалась в запасе моя «Оливетти», так что можно сказать, я всю жизнь занимался тем, что более или менее элегантно стучал по клавишам.
Закончив опус, он опустил крышку. Похоже было, что он что-то задумал. Наконец он махнул в сторону углового столика:
– Если хотите, то можете здесь работать и писать.
– Спасибо, но я не хочу вам мешать.
– Вы не помешаете мне, напротив. Раньше я всегда любил писать в библиотеках. Меня окрылял вид работающих людей. Поначалу со мной часто сидела Альва, но она чересчур любопытна, и это меня нервировало. – Он посмотрел на меня: – Итак, что скажете? Я был бы рад компании.
Сказано было как бы между прочим, но я почувствовал, что это просьба, и в тот же день после обеда пристроился у него в кабинете. Его письменный стол стоял у окна, мой – у стены. У Романова перед глазами был вид на швейцарский горный ландшафт, у меня – на деревянные балки. У него было кожаное кресло на роликах, у меня – пластиковый складной стул. Совершенно очевидный двухклассовый социум.
Для начала я взялся редактировать отчет для лейбла, но мне это давалось с трудом. В конце концов я закрыл документ и стал писать все, что приходит в голову. Какой бы абсурдной ни казалась мне сама мысль о том, что я сижу рядом с писателем, которого когда-то так уважал, на деле она послужила мне хорошей мотивацией. Моя фантазия была как законсервированный рудник, и вот я спустился в вагончике и сам удивился, как много еще там можно добыть. У меня сразу возникло несколько замыслов, дремавших, как видно, все эти годы.
Романов наблюдал за мной.
