, и тут я чуть было не сказал ей, что тогда слишком поздно понял, что люблю ее, но она в это время как раз рассказывала о своей практике в Новой Зеландии, и тут я пропустил предпоследний поезд, заглядевшись на ее руки, которыми она жестикулировала за разговором, или на ее зубы, когда она смеялась, а смеялась она в тот вечер много, примирившись за эти годы с косо растущим резцом, потому что уже не прикрывала рот рукой.
– Почему это для тебя есть пиццу – значит преодолевать психологическую травму? – спросила она.
– Да по интернатской привычке, – ответил я. – Тогда ужина было маловато, а если давали достаточно, то что-то оказывалось несъедобным. Наших карманных денег, как правило, не хватало на то, чтобы заказать пиццу, но иногда кто-нибудь раскошеливался. И вот через полчаса подъезжал белый автомобиль, на котором ее доставляли, а из окон уже десятки глаз следили, как оттуда выносят роскошную, ароматную пиццу. И едва владелец входил с ней в интернат, как его обступали все: «Пожалуйста, мне тоже кусочек, я же с тобой всегда делился». Или: «В следующий раз, когда я буду заказывать, я дам тебе четверть пиццы, обещаю. Мне только один кусочек!» Приходилось делиться. Бывало, раздашь половину, а в следующий раз оставалось только полагаться на их великодушие. Поэтому ты там никогда не наедался досыта. С тех пор во мне засел неутоленный голод. После девяти лет алчного голода теперь, сколько бы я ни съел пиццы, мне всегда ее мало.
Альва отпила из бокала:
– Мне вспомнилось твое электронное сообщение. – Смеющийся взгляд. – Ты действительно все еще хочешь детей?
Я кивнул:
– Да, я хочу преуспеть в этом больше, чем мой отец. – Несмотря на раскованность, голос у меня задрожал. – Нет, я хочу преуспеть больше обоих. Я хочу не погибнуть и всегда быть с ними. Когда дети пойдут в школу, когда они будут переживать переходный возраст, когда начнут влюбляться, когда станут взрослыми. Я хочу видеть, как бывает, когда ты испытываешь все это не один.
Альва вдруг сделалась серьезной:
– Каково было тебе, когда вас троих отправили в интернат? Я часто задавалась этим вопросом. Вот так вдруг – ни старых друзей, ни родного дома, ничего. Тот первый приезд в интернат – это, наверное, было ужасно.
Я задумался:
– Честно сказать, я уже и не помню.
– Но ты же никогда ничего не забываешь. – Она показала рукой на пластинку Ника Дрейка. – Это же невозможно вычеркнуть из жизни! Ты наверняка помнишь.
– Мне это уже не интересно. Мы просто жили в интернате. А как мы там очутились… Понятия не имею.
