— Не накаркать бы. И когда кончится?
— Тоже разговоры вот говорим.
— Да куда ей три кило! Совсем обнаглели люди.
— Да у меня шестеро.
— Ну дает. А нам что останется?
— Шестеро, говорю.
— Ну, и открывай дома сосисочную фабрику.
— А помучайся с мое, тогда запоешь. А то по консультациям все умеем бегать, шустрячка-сонька.
— Отстаньте от женщины.
— Как детей, так давай, двое уже служат, а как сосиски, так шишка с маслом.
— Тоже разговорчики.
— Ну, параши.
— Уйди с глаз порезвее, тютя-матютя. Петухом у меня закукарекаешь.
Ну что с людишками делают, думал Владимир Иванович, ты ведь брось им сосиски, да без бумаги, так ведь схватят и спасибо скажут.
Это он, впрочем, зря высокомерничал. Купить сосисок ему очень хотелось. Иначе махнул бы рукой и покопатил домой — а пусть хозяйка сама выкручивается. Но хозяйку ему было жалко — ей сегодня в восемь вечера заступать на дежурство — а это телефонистка на междугородной — а завтра по магазинам не побегаешь, потому что надо сидеть с больной Иришей.
И так это незаметненько добрался Владимир Иванович до последней прямой — коснулся плечом прилавка, так это до победы оставалось метров семь. И тут заметил он, что сосиски тают уж очень быстро, прямо-таки на глазах испаряются. Причем новых не подносили.
И тихо как стало в магазине — словно бы смотрит всякий человек, как тает счастье либо жизнь его или близкого человека, а сделать ничего не может.
А проскользнул мимо рассольников, икры кабачковой диетической, добрался уже до масла растительного и нервничал, сердился на тех, кто задерживается у прилавка или пытается втереться без очереди, — а никто и не пытался, понимая, что жизнь все же дороже сосисок, — ведь же растерзают люди, если что.
И здесь дело какое: понимал, конечно, Владимир Иванович, что из-за сосисок изводиться, даже стыдно ему было — никогда не следует ронять свое рабочее достоинство, все понимал он, успокаивал себя, да пропади они вовсе пропадом, эти сосиски, но душа горела, и она очень желала, чтоб ему, хоть последнему, но что-нибудь досталось.
А люди, видя близость конца, завелись, глаза у них завидущие, в движениях суетливость, вот скажи человечку: унизься — и дам товар без очереди, — и унизится, да сам он такой же, Владимир Иванович, коли попал в круговерть очереди. Да и кто ж это в деле таком спокойствие сохранит? То уж человек без сердца, каменный человек.
Но все на свете имеет конец, верно ведь? Продавщица громко сказала:
— Всё! Граждане, не стойте!
