Хороший парень | страница 35
Надя сидела посреди комнаты на табурете и машинально теребила косынку. На душе у неё было пусто и холодно. Незрячими глазами уставилась она на знакомые половицы.
Она старалась думать о себе, о скорой Яшкиной женитьбе — и не могла.
Не было сил даже на мать. Казалось, всё остановилось и замерло. И вокруг неё и в ней самой. Даже время. Даже сердце.
Не сразу она заметила, что под вазочкой белеет записка. Мать писала, что, как обычно, оставила обед в кастрюле, которую накрыла подушкой. Кастрюля укутана газетами и полотенцем, так что картошка не остынет. Если Надя торопится, то пусть поест и покормит сестрёнку, когда та вернётся из школы.
Почему записка? При чём тут обед? Ах да Только теперь Надя вспомнила, что сегодня приезжает брат. В семь часов вечера. И как она могла об этом забыть!
Ведь она ещё собиралась привезти его домой на директорской «Победе».
У неё был брат, которого она любила. Красивый, сильный. По профессии строитель.
Три года он провёл на Крайнем Севере. И вот он возвращается домой.
Сейчас без пяти минут семь. Поезд подходит к перрону. Поезд Перрон Вокзал Десятки поездов ежедневно приходят и уходят. Мелькают освещённые прямоугольники окон, за которыми проносится чужая стремительная жизнь. И как хорошо было бы войти сейчас в шумный вагон, забраться на верхнюю полку и тоже куда-то лететь в темноту! Чтобы больше никогда не встретиться с Яшкой и не видеть его лживых глаз.
Между тем зима пошла на убыль. Дни стали веселее и ярче. И тут, когда из нового дома вывезли весь мусор и вот-вот. должно было начаться вселение жильцов, судьба, как сказал потом Яшка, перешла на «серийное производство неожиданностей».
Первая неожиданность подстерегала Яшку буквально из-за угла. Был день как день.
От других, пожалуй, он отличался только тем, что на шесть часов вечера было назначено открытое комсомольское собрание. На этот раз оно должно было состояться в клубе, и, судя по объявлению, перед молодёжью с докладом собирался выступить директор завода.
На собрание Яшка попал в начале восьмого, когда в зале уже было полным-полно народу, а Дынник, стоявший на трибуне, усиленно жестикулировал. Директор пустил в ход всё своё красноречие и, забывшись, то снимал очки, то снова водружал их на нос. А это, как знал Яшка, было верным признаком того, что директор, покончив с достижениями, уже перешёл ко второй, критической части своего доклада.
В зале, стены которого маляры-альфрейщики украсили плоскими колоннами, было тихо.
