Он, видно, здорово напился — этот толстощекий — и поэтому ничего больше не мог из себя выдавить. Ему тоже следовало раздеться, но он так раскис, что завалился на простыню одетый и в сапогах.
Я спросил потихоньку у матери:
— Зачем Эркки приходил?
— Лизу спрашивал.
— Зачем?
— Не знаю.
— А ты что сказала?
— Ушла Лиза.
Она помолчала немного и спросила:
— А это верно, что они нас теперь совсем освободили и что те… советские не вернутся?
— Верно, — сказал я, — только Лизу не выпускай, пока не заснут.
Но я все-таки прозевал Лизу. Как это я упустил ее! Эх, Лиза, Лиза…
Целая неделя прошла как будто ничего. Суоелускунтовцы стояли у меня три дня, потом ушли. Лиза уже совсем свободно ходила по дому. Какая красавица была моя Лиза! В ее большие синие глаза можно было смотреть и смотреть без конца. Я никогда не мог на нее налюбоваться. Она замечала это иногда и радовалась, но делала вид, что ничего не понимает, и спрашивала:
— Ты что, Хейно?
Я начинал смотреть в другую сторону и ничего не говорил. Тогда она подходила ко мне, брала своими мягкими теплыми руками мою голову, целовала меня в лоб, смотрела несколько секунд в мои глаза и опять отходила прочь. А я оставался сидеть на месте, стараясь не шевелиться, чтобы не сдуть ее поцелуй с моего лба.
И как я прозевал ее! Ведь я же часто видел Эркки и у своего дома и у квартиры эсэсовского офицера. Я должен был понять, к чему дело клонится. А я прозевал, как самый последний дурак.
Я отвлекся другими событиями. Эркки временно исчез, а потом опять появился. И сразу же появился Егоров. Его привели четверо суоелускунтовцев.
Сначала его допрашивал офицер суоелускунта, а потом эсэсовец. Я встретился с Егоровым на улице, когда его уже вели из эсэсовского штаба. Лицо его было сильно окровавлено, и я не сразу узнал его, но когда узнал, то не выдержал и крикнул:
— Ванька!
Он не услышал, и я еще раз крикнул:
— Ванька!
Один из часовых посмотрел на меня внимательно и сказал:
— Молчи. Нет здесь для тебя Ванек. Иди прочь.
Но я не отходил. И Ванька узнал меня, но сразу же отвернулся.
— Куда? — спросил я у конвойных. А они покосились на меня и буркнули:
— Это тебя не касается.
Все-таки я пошел рядом с ними. Один из них видел, когда меня отпускали на все четыре стороны из немецкого штаба, и поэтому не стал меня отгонять. А я заговорил с Егоровым по-фински:
— Что! Попался наконец? Агитировал, агитировал и удрать вздумал? Нет, у нас не удерешь. Ну, что молчишь? Говори что-нибудь, пока тебя желают слушать…
