Житков различал доносившиеся сверху голоса. Спокойный баритон хозяина звучал реже всех: Глан скупо бросал короткие реплики.
– Времена изменились, старина, – гудел простуженный бас Мейнеша, – только крепкая рука может навести порядок в этом сумасшедшем доме, а у нашего капитана именно такая рука.
– Собака любит крепкую руку с хорошей плеткой, – сердито сказал Глан.
– Ты можешь оскорблять меня. Я прощу тебя, как прощают детей, не ведающих, что творят…
– Зато ты очень хорошо знаешь, что делаешь, Юстус. Но ты должен знать и другое: ни один из тех, кто изменил, не получит пощады. Горе тому, кто по приказу немецкой падали, вроде твоего Вольфа, нанесет нашей матери-родине хотя бы царапину, – твердо проговорил Глан.
– Он знает, чего хочет.
– В этом-то я не сомневаюсь: хочет стать нашим хозяином. Но мы не хотим поступиться и крупицей своей свободы!
– Прикажешь есть ее с хлебом вместо масла – твою свободу? – проскрипел рыжий Вилли.
– Молчи, ты! – сурово прикрикнул Глан. – Тебе-то что здесь нужно?
– Вот как! Ты отваживаешься говорить мне это в глаза? – Рыжий скрипуче рассмеялся: – Хотя бы только поглядеть, кто прячется у тебя в подполье…
– Что он имеет в виду, Элли? – спросил Глан.
«Почему “Элли”»? – мелькнуло в сознании Житкова, но раздумывать над этим у него не было времени.
– Не знаю, отец…
– Что ж, ты станешь отрицать, Элли, что я видел тут человека? – спросил рыжий. – Куда же он девался, а?
– Право, Вилли, ты пьян!
– А ты все-таки загляни, – ехидничал рыжий, – загляни-ка в свой погреб, Ивар!
– Ты и впрямь хватил лишнего, Вилли, – нахмурился Глан.
– С тобою нынче не сговоришься…
Сквозь удары волн Житков услышал, как шаркающие шаги рыжего направились к двери, как дверь хлопнула, и свист ветра на мгновение ворвался в хижину.
– Он прав, – прохрипел Мейнеш. – С тобой сегодня не сговоришься. Пойду и я. Вот здесь… голландский табачок для тебя, Адмирал.
– Мне от тебя ничего не нужно, – хмуро бросил Глан.
– Так, так… – Мейнеш помолчал. – И все-таки я скажу тебе, Ивар: сопротивление теперь бесполезно. Мы с тобою не дети, чтобы убаюкивать себя сладкими мечтами.
– Вот и я говорю: то, что позволительно дураку Тэдди, непростительно тебе – Юстусу Мейнешу. Так-то!
– Будь здоров, Ивар.
– Хотел бы пожелать тебе того же, Юстус, да язык не поворачивается.
Раздался крепкий удар двери, тяжелые шаги боцмана.
– Так-то, Элли… – после долгого молчания произнес Глан. – Что нос повесила?
– Я виновата перед тобой, отец. Я говорила неправду.
