Внутренний голос нашептывал, что он сам заблокировал все контакты и пресекал любые попытки связаться с ним, но Дарио игнорировал уколы совести. Вина целиком лежала на Анапе. Дело не в том, что он мог бы предпринять, если бы располагал информацией, которую скрывала от него Анапе. Вопрос касался только ее собственных действий.
Анапе сделала глоток вина и вежливо улыбнулась, словно беседовала с хорошим знакомым на вечеринке:
– Спрашиваешь потому, что я эксперт в вопросах родительской опеки?
Прищурив глаза, Дарио напоминал себе, что ведет игру. Чтобы победить, надо держать себя в руках.
– Прежде всего ты юрист.
– Мы должны все обсудить. – Анапе стояла напротив него у мраморной стойки и смотрела прямо в глаза без малейшего намека на раскаяние. – Главное, подойти к проблеме рационально и взвешенно, тогда мы придем к соглашению.
Дарио ненавидел ее спокойную сдержанность: казалось, ничто не могло взволновать ее, в том числе он сам, что его особенно задевало.
– Думаешь, справишься? – склонила голову набок Анапе.
Мягкий тон с плохо скрытой насмешкой обнадежил Дарио: они оба в одинаковой степени стояли на зыбкой почве.
– Если он мой…
– Еще раз скажешь «если», и разговор будет окончен. Навсегда.
Дарио готов был игнорировать замечание, но что-то в глазах Анаис заставило его насторожиться. Неужели уйдет? Он был уверен, что она не решится на крайний шаг. Впрочем, как ни странно, он не захотел испытывать судьбу.
– Чего ты хочешь, Анаис? Конечно, можешь возбудить дело о моральном превосходстве, заявляя, что я был недоступен, но мои адвокаты будут оспаривать обвинение. На это уйдут годы. Однако это не изменит того, что я видел.
Ее темные глаза сверкнули.
– Ты видел человека, который выходил из твоей спальни, застегивая рубашку.
– Я видел моего брата, выходившего из моей спальни с моей женой, – процедил он, грохнув стаканом по мраморной стойке, удивляясь, что вокруг не разлетелись осколки стекла и брызги вина. – При этом он натягивал на голое тело мою рубашку.
Не сразу он осознал, что Анаис молча смотрит на него с очень странным выражением лица. Она дрожала. Злость? Стыд? Смятение от того, что он обвинил ее в неверности спустя столько лет? Или ее терзали более сложные чувства, которые испытывал он сам, – желание и презрение. Дарио не знал.
– Да, – сказала она, – это все, что ты видел. Но ты не видел нас раздетыми в постели. Мы не дотрагивались друг до друга. Твой брат переодевал рубашку. На этом основании ты разрушил наш брак.
