— Во время нашей последней встречи вы обещали мне назвать срок. Сегодня вы его знаете. Сегодня вы знаете результаты вашего обследования в клинике Мэйо. Ведь это так, не правда ли?
— Совершенно верно, — ответил Линдхаут и подумал: «С того дня я чувствую себя так ужасно, так мерзко. Добрый, простодушный Кристер! Он заставил меня срочно лететь в Рочестер, в клинику Мэйо. Я вынужден был полететь туда — иначе как бы я мог объяснить свое состояние? И я должен был сказать Золтану, что я лечу. Конечно, тот уже знает, что результаты обследования были великолепными. Едва ли найдется что-то, чего бы не знал Золтан. Он мне не доверяет. Он в жизни ни на секунду не доверял ни одному человеку, даже самому себе…» — Я совершенно здоров… — сказал он.
— Замечательно!
— …и буду в Вене самое позднее двадцать шестого февраля… если ничего не случится. — «Сейчас я проверю его», — подумал Линдхаут.
— А что может случиться, уважаемый господин профессор?
— Ничего… это обычное выражение. — Внезапно снова накатило отчаяние, страшное отчаяние последнего времени. Прошло дикое сердцебиение надежды. «Нет никакого шанса, — подумал он безутешно. — Левин прав. Все кончено. Но, с другой стороны, что может еще случиться с человеком, если для него неминуемо только одно: смерть?»
— Вы не останетесь без защиты и помощи в Стокгольме, уважаемый господин профессор, — прозвучал голос Золтана.
— Вы распорядитесь следить за мной? Может быть, вы держите меня под наблюдением? — неожиданно громко и с яростью заговорил Линдхаут. «Сейчас я должен говорить громко и с яростью, — подумал он. — Должен? А для чего?»
— Ради всего святого — что вы такое говорите?! Мы серьезно беспокоимся о вашем благополучии… я надеюсь, в это вы верите?
— Да, в это я действительно верю, — горько сказал Линдхаут. И подумал: «Люди. Что мы собой представляем, люди? Дегенерировавшая порода животных. Целесообразно управляемая инстинктами половая жизнь животного у нас, у людей, выродилась благодаря развитию головного мозга, так называемого духа, благодаря разуму, которым мы так гордимся, и нашей свободы действий. А дух и разум слишком слабы, чтобы управлять нашей половой жизнью. Поэтому у людей по-прежнему преобладает лишь так называемое чувственное начало — только дегенерировавшее. Примером этому служит, собственно говоря, вся история человечества, и мы знаем, что нас ожидает».
— Значит, — зазвучал голос Золтана, — если вы возвращаетесь в Вену самое позднее двадцать шестого, мы можем оставить предусмотренный срок без изменений?
