В пресветлый день, когда алтарь Успенья
Расписывали греки-мастера,
Юнец Алимпий краски растирал.
Вдруг раздалось торжественное пенье –
И белый Голубь облетел весь храм…
Алимпий прожил жизнь, но он душой всё там,
В том незабвенном чуде:
Его иконы – ангелы и люди –
Сияньем дня того освещены
И тела лишены,
Как Дух поющий…
А тьма вокруг – всё гуще,
Слабее зренье, ближе смертный час…
Когда отходим мы, в руках у нас –
Одно лишь неоконченное дело,
Оставленное на последний миг.
Всё прежнее – забылось, отлетело,
А это – главное – пред нами, и томит,
Как будто жизнь мы прожили напрасно…
Так и Алимпию уже рука
Не повинуется, и смотрит Лик прекрасный
Уже как будто бы издалека,
Едва задуман, чуть намечен, –
А кисти падают, и нечем
Помочь…
…Вдруг входит некто – юноша столь светел,
Что ни в один из прежних дней
Алимпий бы его и не заметил,
Решил бы – отблеск на стене…
Тот, Светлый, поднимает кисти,
И Лик последний, неземной –
Густых небес рисует высью
И умиленья глубиной…
И та икона – не сгорела
В пожары, войны, мятежи…
Но кто ты – Светлый, в ризе белой,
Художник юный? О – скажи,
Не ты ли – день, не ты ли – Голубь,
Что в храме юности поёт,
Не ты ли – взгляд, не ты ли – прорубь
В глаза Небес –
Сквозь жизни лёд?!
1985
