Совершенно другой Ленинград
22 июня застало отца с дочерью на гастролях в Кисловодске. Накануне отец обещал повести ее в кино на «Василису Прекрасную». И когда он произнес: «Доченька, война», Нелли всплеснула руками и сказала сквозь накатившие слезы: «Я так и знала! Значит мы не пойдём в кино!».
После этого они бросились обратно в Ленинград. А это было очень трудно, потому что эшелоны шли с востока на запад, а проехать надо было с юга на север, поперёк. Дорога заняла не два дня, а все 20! А когда уже под Ленинградом появились немецкие самолёты, отец подхватывал ее с подножки, клал на землю около шпал и ложился сверху, закрывал своим телом от пуль.
Они вернулись в совершенно другой Ленинград. Везде надолбы, все окна крест-накрест обклеены белой бумагой, в небе аэростаты. Отец ушёл в военкомат, а когда вернулся, то дочка заплакала, уловив перемену отцовских запахов: место хорошего одеколона заняли махорка и пот.
Как у артиста эстрады, у отца была бронь. Но отец отказался от нее и пошел добровольцем на фронт. Он знал два языка, английский и немецкий, кроме того, был хорошим организатором.
Отец уехал на Карело-Финский фронт, в лётную школу, а Нелли с мамой и тетей, пианисткой и ученицей Глазунова, остались в городе. В канун 7 ноября 1941 года прямо в их дом попала бомба, но квартира осталась цела, только вылетели окна и двери. Назавтра прислали солдат, они нашли дверь и поставили её на петли, забили окно фанерой, и с тех пор, в квартире уже не было дневного света, она освещались только маленькой лампадкой…
Вот два случая, зацепившихся за память. Однажды Нелли с мамой пошли вместе за хлебом. Сам по себе хлеб был ужасный – непропеченный, мокрый, тяжелый: в нем и туранда (шелуха от семечек), и глина. На четыре карточки им дали по 125 грамм, итого 500 грамм: полбуханки и довесок. Мама держала хлеб, прижав его к себе, но внезапно к ней подскочил мальчишка-ремесленник, выхватил хлеб и ну бежать. На мамин крик с соседней улицы прибежал патруль, два солдата и офицер: они быстро догнали вора и привели его. Был он совершенно отекший, глаза как щелочки, судорожно и совершенно невменяемо жевал их хлеб: ему было уже неважно, что с ним будет – убьют, не убьют, посадят, не посадят: только бы дожевать этот хлеб! «Этот?», – спросил офицер. – «Нет, не этот. Тот был значительно выше». И 9-летняя девочка на всю жизнь запомнила этого мальчишку и то, что бывает воровство, которое нельзя не простить.
