— Вам плохо, Карпенко? — спросила она по-английски, не помню уже, как.
Я пробормотал что-то в ответ, покраснел весь, как райское яблочко, протер стекла своих злосчастных очков и снова надел.
Но сделал это не в добрый час, потому что дверь распахнулась, и в класс быстрым шагом вошел директор. Директор наш был человек неожиданностей, он целыми днями метался по школе в поисках беспорядка. Его можно было застать в мужской уборной, в буфете, в физкультурном зале. Он всюду врывался и заставал врасплох. Все, грохнув крышками парт, вскочили, я — вместе со всеми, конечно, не успев даже сорвать с носа очки.
— А это что за Фантомас? — спросил директор, посмотрев сначала на меня, потом на англичанку.
— Карпенко жалуется на глаза, — быстро ответила англичанка и покраснела.
Я снял очки и тоже покраснел, еще сочнее, чем раньше, так мы стояли оба и краснели, а директор смотрел попеременно то на меня, то на нее. И класс смотрел, и классу было очень интересно, и Иванова смотрела: без насмешки, без жалости, без презрения, просто смотрела.
— Так, — сказал директор, — так, понятненько. А вы садитесь, садитесь. Кроме тебя, Карпенко. Ну, подойди сюда ко мне. Да очки-то надень.
Очки я надевать не стал, но подойти подошел, конечно.
— Ты к классу повернись, чтобы все тебя видели, — сказал директор. — «Мартышка к старости слаба глазами стала, а от людей она слыхала, что это зло не столь большой руки, лишь стоит завести очки».
Надо было видеть, с каким удовольствием он процитировал эти строчки. Он бы цитировал и дальше, но я сказал ему:
— Возможно, я неправ, но и вы неправы тоже. Почему, собственно, мартышка?
— Так, милый, как же еще тебя назвать? — ласково спросил директор. — Очки-то ведь тебе без нужды?
— Без нужды, — ответил я, — но вы-то об этом еще не знаете. Зачем же сразу оскорблять?
— Знаю, — сказал директор, — я все эти фокусы знаю. Сам в школе учился. Могу тебе даже сказать, зачем ты эти очки в школу принес.
— Зачем? — спросил я.
— Да уж, конечно, не затем, чтоб пофорсить. И вряд ли для того, чтоб над учителями покуражиться. Ты и неглуп и в хорошей семье воспитан.
— А для чего же тогда? — угрюмо спросил я, зажав очки в кулаке.
— Он в Интерпол поступил, там все такие очки носят! — крикнул сзади Морев.
— Ты посиди, Интерпол, — строго сказал ему директор. — Я до тебя еще сегодня доберусь, хорошо, что напомнил. Кто в уборной потолок окурками залепил? Весь потолок белить заставлю, понял?
— Вы разрешите мне продолжать урок? — тихо сказала англичанка.
