Максинов сам встал из-за столика, походил по кабинету, пытаясь успокоиться, замер за спиной полковника.
– С отравлением-то ничего не напутали? – спросил с надеждой. – Редко теперь таким способом на тот свет отправляют. Императоры да духовенство в древности баловались, позже аристократы так наследство делили по-родственному, чтобы без боли и крови, не привлекая внимания. Кому коллекционер понадобиться мог? Его, что же, другим способом пришлёпнуть нельзя? Жена молодая, заведя любовника?.. Соперник – антиквар, завидуя особой безделушке?.. Что за Борджиа у нас объявился?
– Вы правы, Евгений Александрович, – заблестел глазами Лудонин и тоже не усидел, поднялся на ноги. – Стар был покойник. И версии вы высказали вполне рабочие. У нас тоже сначала сложилось такое мнение, что убийца надеялся как раз на то, что без тщательного вскрытия обойдётся, мол, человек стар, из дома носа не высовывает, кому его смерть понадобится?
– И что же?
– В общем, преступник, наверное, попытался выставить смерть коллекционера общим недомоганием, к тому же тот на таблетках последнее время держался, вроде сердце донимало. Наши эксперты, однако, засомневались, Югоров, заведующий бюро, перестраховался, в столицу обратился, своих методик нет, там только и подтвердили предположение об отравлении, хотя и сейчас ещё с ядом никак не разберутся. Поэтому у Федонина затяжка с регистрацией и получилась.
– Значит, богослова отравили? Вот тебе и занебесные дела… Вы же, однако, называете его коллекционером?
– Да кем он только не был, этот Семиножкин! – в сердцах махнул рукой полковник. – До войны в священниках значился, так как образование соответствующее имел, но в церквах постоянно не служил, всё при начальстве, на верхах держался, чуть ли не при самом архиерее; в народе не появлялся, на проповедях, на службе, в общем, писанием речей, выступлений архиерейских занимался, сам ездил по собраниям, заседаниям, как сейчас начали говорить у нас – форумам церковнослужителей, в Москве на какой-то их большой конференции побывал, даже выступал, показался главному, самому патриарху. В знаменитости выбился. По этой причине, что при церкви значился, не воевал, но после войны что-то произошло, рассказывали, жена у него была красавицей и жили они душа в душу, но начала она страдать неведомым недугом. Понятное дело, драгоценную супругу возил он по всей стране, по всем святым целебным местам: в Дивеево, Муром, Арзамас и, отчаявшись, на Камчатку забрался. Но, видно, от прогрессирующего, как оказалось, онкологического заболевания крови помочь не могло никакое чудо. Завёз он её на край света и домой оттуда привезти не смог. Там и похоронил, на чужбине, почернела в один день и сгинула.
