– Ещё одного привёз? – спросил он капитана без улыбки.
– Норму выполнили, – не моргнул тот глазом, у Донскова заготовки припасены на все случаи. – Проведать тебя компанию привёз. Встречай Матрёну Никитичну, ну и этого… прокурора.
Мы пожали руки.
– Товарищем с бородкой интересуетесь?
– А что, был уже кто? – насторожился Донсков.
– Да приходил народ. Я не видел. Света меня позвала, но они ушли покурить.
– Что-то я не заметил никого, – Донсков на Дыбина взъелся. – Вот тебе чем заниматься надо, а не анекдотики подслушивать!..
Дыбин растворился, не дожидаясь окончания тирады.
– Сколько их?
– Да я не видел. Вроде двое.
– Я понял! – уже у дверей морга отозвался лейтенант.
– Вот черти! – поморщился капитан. – Проворный у нас клиент, скажу я тебе, Вячеслав Григорьевич.
Глотов руки развёл:
– Здесь разного народа, знаешь, сколько за сутки, Юрий Михайлович, бывает.
– Да я про своих… – поморщился тот. – Что там с нашим? С бородкой который?
– Я его вскрывать начал. Кстати, ты приметами интересовался? Зуб золотой у него в верхней челюсти. И это… Шея повреждена. С позвонками беда, – он махнул рукой. – Сторожа, старичка, я закончил беспокоить. У него то же явление. Похоже, одинаковая смерть наступила у обоих.
– Выходит, скрутил он им головы обоим?
– Вроде того.
– Здоров разбойник, – поднял брови капитан. – Редкий способ убийства. Это каков же верзила сам?
– Борец какой-нибудь. Поддубный, – хмыкнул Глотов и тут же поправился: – Но это предварительный диагноз. Я акты писать ещё не брался.
– И собачку старика также кончили, – пробурчал Донсков, весь сосредоточенный и злой. – Одна рука. Был там громила…
– Вот видишь, как помогает нам медицина, – и я попробовал изобразить сочувствие, похлопав капитана по плечу. – Не горюй, Михалыч, как говорит Павел Никифорович, следочек уже завиднелся, а там ниточка потянется.
– Фамилию бы, – отозвался Донсков и плечами передёрнул. – Всё время удивляюсь, откуда столько сволочи. Он им как цыплятам шеи-то…
– Бородатый у меня на столе, – напомнил Глотов. – Опознание там и проведём?
– Лучше условий не надо, – словно очнулся Донсков и махнул Фоменко, опекавшему старушку Бокову в сторонке на почтительном расстоянии для ушей.
Старлей повёл её первой. Следом наша торжественная и молчаливая процессия. Бокова притихла и совсем ростом уменьшилась. Теперь она не бежала, теперь она сама в руку Фоменко вцепилась, и только буратинин нос из-под чёрного платка торчал.
Процедура опознания коротка, но ужасна. Это чувство – не передать словами. Присутствует ли при этом надежда? Вряд ли. Скорее, кроме ужаса от полумрака, когда вошли в процедурную, ничего. Потом уже Глотов свет включил, но и лампочки радости не придали. Я бы это назвал тягостным ожиданием того, что обнаружится ошибка, что не тот, про кого думали, окажется на столе, что жив он и бегает по травке. Пусть от нас, сыщиков, от милиции, от своей не сложившейся судьбы бегает, но живой всё-таки…
