Дом семьдесят один.
Наконец-то!
На почтовом ящике надпись: «Жером и Патрисия Морваль». Можно подумать, здесь по-прежнему живут муж и жена. Но я понимаю Патрисию. Ей не хочется отскребать с почтового ящика имя покойного мужа.
Я несколько раз позвонила в колокольчик. Она вышла.
Вид удивленный.
Что, в общем-то, нормально. Мы уже несколько месяцев толком не общались: так, кивнем друг другу, встретившись на улице, и все. Я подошла к ней и чуть ли не в ухо прошептала:
— Патрисия, мне надо с тобой поговорить. Я должна кое-что тебе сообщить. Я кое-что узнала, а еще кое-что поняла.
Она пропустила меня вперед, и я заметила, какая она бледная. В длинном коридоре висели две картины с «Кувшинками». У меня закружилась голова. И показалось, что Патрисия старательно отводит от них глаза.
Слюнтяйка. Всегда такой была.
— Это… Это насчет смерти Жерома? — пробормотала она.
— Да. Но не только.
Я заколебалась. Терять мне больше нечего, это верно, но все-таки швырнуть правду ей в лицо — это как-то… Посмотрела бы я на вас, окажись вы на моем месте. Поэтому я подождала, пока она усядется в кресло в гостиной, и только тогда сказала:
— Да, Патрисия, это касается смерти Жерома. Я знаю имя его убийцы.
Сильвио Бенавидиш терялся в догадках: что в пруду с кувшинками забыли крокодилы? Разумеется, каждый художник имеет право на свободу самовыражения, но, может, на сей раз автор — некто Кобамо — имел в виду некий скрытый смысл? От нечего делать Сильвио принялся считать крокодилов, спрятанных на картине Кобамо между кувшинок, и повсюду натыкался взглядом то на глаза, то на ноздри, то на хвост.
У него за спиной открылась дверь, и в галерею вошел Лоренс Серенак. Инспектор Бенавидиш повернулся к Амаду Канди.
— Я же вам говорил, он вот-вот будет, — с нескрываемым облегчением произнес он.
Амаду Канди медленно поднял руки. Галерист-сенегалец был настоящим великаном: если поставить друг на друга двух типичных японских туристов, как раз получится один Канди. Одет он был в просторный балахон — бубу — пастельных тонов, покрытый яркими африканскими узорами.
— А я, инспектор, и не волновался. Я же понимаю: по сравнению с вашим мое время ничего не стоит.
Галерея Канди внутри напоминала свалку. В каждом углу стояли и лежали картины разного формата, как в музее, который то ли только что переехал в новое помещение, то ли собирается переезжать. Должно быть, это помогало создать у посетителя иллюзию, что ему крупно повезло — в таком бардаке наверняка найдется подлинная жемчужина живописи, продающаяся за сущие гроши.
