— Слышите? — раздался шепот за моей спиной. Уголком глаза я поймал светящееся, бледное лицо брата офицера. — «Затеряны», «давимся»... и это называется провоцирующая проповедь! Ничего не способен протащить между строк. Тоже мне провокация!
— Не ищите ключа тайны, ибо то, что отыщете, не более чем отмычка! Не тщитесь постигнуть непостижимое! Смиритесь! — гудел в каменных изломах перекрытий голос с амвона.
— Это отец Орфини. Он уже кончает, сейчас я его позову... вы должны этим воспользоваться — хорошо бы в рапорт его!! — шипел бледный брат, обжигая мне плечи и шею гнилым дыханием. Стоявшие поближе начали оглядываться.
— Нет, нет! — крикнул я, но он уже крался к алтарю по боковому проходу.
Священник исчез. Мой возглас, вызванный внезапной поспешностыо монаха, привлек внимание остальных. Я хотел уйти незаметно, но у выхода образовалась толкучка. Тем временем монах уже возвращался, ведя отца проповедника, без сутаны, в одном мундире. Он взял его за рукав, подтолкнул ко мне, состроил за его спиной многозначительную гримасу и исчез в тени колонны. Мы остались вдвоем.
— Вы хотите... исповедоваться? — мелодичным, мягким голосом спросил меня этот человек. У него были седые виски, коротко подстриженные волосы, напряженное, неподвижное лицо аскета, во рту — золотой зуб, блеск которого заставил меня вспомнить о старичке.
— Нет, вовсе нет, — поспешно возразил я и, пораженный внезапной мыслью, выпалил: — Мне нужна лишь некая... информация.
Исповедник кивнул.
— Прошу вас.
Он двинулся первым. За алтарем, в розовом свете рубиновой лампочки, горевшей перед каким-то изображением, виднелась низкая дверь. Коридор за ней был почти темным. По обе стороны стояли фигуры святых, повернутые к стене, задернутые полотнищами или открытые. Меня поразила освещенность комнаты, в которую мы вошли. Стену напротив двери занимал огромный сейф. На его оксидированной стали чернея большой, инкрустированный эмалью крест. Священник указал мне на кресло, а сам уселся по другую сторону заваленного бумагами и старыми книгами стола. Он и в мундире выглядел как священник; руки у него были белые, выразительные, с сухожилиями пианиста, мертвая сетка голубых прожилок покрывала виски, кожа, казалось, прилегала там прямо к сухой, сводчатой кости, все в нем дышало неподвижностью и спокойствием.
— Я слушаю вас...
— Отец Орфини, вы знаете начальника Отдела инструкций? — спросил я.
Он чуть приподнял брови.
— Майора Эрмса? Знаю. Знаю.
