Почести, которых удостоился покойный, несколько удивили меня, но я не особенно над этим задумывался. Уж слишком меня занимала моя собственная ситуация. С зябнущими стопами я стоял у гроба, вдыхая тепловатый запах стеарина. Затрещал фитиль, я почувствовал деликатное прикосновение к своему плечу и одновременно услышал проникающий в самое ухо шепот:
— Ревизия уже была...
— Что? — отозвался я, и это слово, произнесенное вовсе не повышенным, а лишь не сдерживаемым голосом, отразилось от невидимого потолка глубоким, усиливающим эхом. Вплотную за мной стоял высокий офицер с бледным, слегка обрюзгшим, лоснящимся лицом и посиневшим носом; между отворотами мундира белел прицепленный наизнанку жесткий воротничок.
— Вы... то есть, вы, святой отец, что-то сказали? — спросил я тихо. Он благоговейно закрыл глаза, словно хотел благословить меня возможно тактичнее.
— Ох, нет... это недоразумение... я принял вас за другого. К тому же я не отец, а... брат.
— Ах, вот как?
С минуту мы стояли молча. Он наклонил голову вбок. Она была обрита наголо, на темени лежала маленькая круглая шапочка.
— Вы... извините, что спрашиваю... возможно, были в дружеских отношениях с покойным?
— В известном смысле... впрочем, не слишком близких... не слишком, — ответил я.
Его глаза — собственно, я видел лишь дрожащие в них микроскопические отражения свечей — необычайно медленно поползли по моей фигуре вниз и с той же задумчивостью поднялись обратно.
— Последний долг? — выдохнул он мне прямо в ухо с оттенком неприятной доверительности. Он посмотрел на меня еще раз, осторожнее. Я ответил твердым, неприязненным взглядом. Этот взгляд заставил его выпрямиться.
— Вы... с поручением? — смиренно выдохнул он.
Я молчал.
— Сейчас... сейчас состоится отпевание, — усердно забормотал он, — заупокойная молитва, а потом отпевание. Если вам будет угодно...
— Это не имеет значения.
— Конечно, конечно...
Я зябнул все сильнее. Леденящие дуновения кружили среди свечей, шевеля язычки пламени. Откуда-то сбоку в глаза мне сверкнул отраженный свет. Там, подле гроба, стояло что-то тяжелое, квадратное, — большой холодильник, обжигающий холодом через никелевую решетку.
— Неплохо устроено, — равнодушно буркнул я. Монах-офицер бросил взгляд в сторону и белой, мягкой, словно вылепленной из сыра ладонью прикоснулся к моему рукаву.
— Осмелюсь доложить, не все, — шептал он, — много упущений... нерадивость... недобросовестное исполнение обязанностей... офицер-настоятель не справляется...
