С полчаса я отдыхал среди камней, сделав себе прекрасное прикрытие. За мной лежала, уходя вверх, полоса поднебесных горных громад. Был ранний вечер, воздух еще не остыл от дневной жары, но мир затихал. Наконец я услышал звук тонкой флейты – то взлетели индейки – и затем резкий, пронзительный свист самого Керима. С остановившимся сердцем увидел, что птицы пошли на меня: одна немного стороной, а две прямо мне в лоб. Первую я решил пропустить, хотя выстрел в нее не был безнадежным. Я неосознанно мечтал в эти секунды о небывалом подвиге: о дуплете по самцам горной индейки. Две серебристо-пепельные птицы с полминуты плыли в мои глаза. Это мгновение – короткое, ослепительное – показалось мне тогда, и кажется и теперь, солнечным океаном переживаний: сердце мое остановилось, кровь перестала биться в жилах, я оглох, ослеп для всего мира, кроме этих двух птиц, которых я ждал с удушающей страстью. Я, как во сне, слышал, что недалеко от меня просвистела крыльями первая соя – ее свист чуть-чуть похож на посвист стрепета. Я уже готов был встать из-за камней: индейки были почти в зоне выстрела, как вдруг над самой моей головой зашумел вихрем воздух – и я в смятении увидел, как индейки камнем упали вниз, а за ними стрелой в угон падал сверху сокол. Индейки не долетели до меня каких-нибудь ста двадцати метров. Теперь они пошли долиной и в несколько секунд исчезли за поворотом. Сокол с безнадежностью взмыл вверх, повернул обратно и, вращая желтыми глазами, летел низко надо мной. Мой выстрел был ему местью, которую я, однако, не счел для себя достаточной… Меня мало утешило, когда сокол, сложив в воздухе крылья, комом упал около меня. Я держал его неостывший труп в руках и думал с полной искренностью о его ненужной смерти и о тщете самых блестящих человеческих надежд.
– Ай, шайтан буй! Карагуш![17] – с задумчивой горькой досадой покачал головой Керим над мертвым соколом, когда мы сошлись с ним у брошенной нами ноши.
С полчаса мы горячо объяснялись с лезгином, совершенно забыв, что слов друг друга не понимаем. Но мы были правы: мы ясно понимали наше взаимное глубокое огорчение от неудачи.
Скоро мы выпугнули еще одну индейку, она опустилась на другой гребень горы, но сил у меня уже не было, да и долина раздвинулась слишком широко. Я ощутил с ясностью, что мне уже не суждено убить индейку. Но Керим решил идти за ней: в его глазах я видел подлинное дружеское сочувствие. Я опять лег в камни. Керим пошел, но ему не удалось обойти птицу. Она слетела раньше – и пошла на этот раз вдоль гребня.
