– Там фронт, – кладбищенский сторож невозмутимо махнул рукой налево. – Красноармейские олухи попусту под немецкие танки кидаются. Туда-то и надо податься. Пока дойдем – там будут одни мертвецы. Среди мертвых безопасно.
– Я не пойду! – насупилась Ксения. – Я комсомолка, и мне ваши речи слышать противно. Лучше сразу убей.
– Пусть лучше немец тебя убьет, чем я, – осклабился Вовка. – Пойдем, дура. Будешь слушаться, может, выживешь.
Он порылся за пазухой, достал тряпицу, развернул, показал Ксении большой ржаной сухарь.
– Дайте мне! – давясь слюной, попросила она, и Вовка отломил половину сухаря. Другую половину он спрятал.
Она, позабыв науку Пеструхина, торопливо съела скудную пайку. Ела стоя, словно опасаясь, что, насытившись, уже не сможет подняться на ноги. Ранние сумерки начала ноября равнодушно смотрели на них сквозь снеговую пелену.
– Надо бы горячей воды попить, – задумчиво молвил кладбищенский сторож. – Но это попозжее, ближе к ночи.
– Может быть, доедим хлеб? – спросила Ксения. – А вы? Вы же не поели!
– Мне не надо. Рано ещё.
– Жадный вы! Вот и вчера пожадничали. Зажали табак. Не дали мужикам. А теперь они все мертвы! – голос её зазвенел в вершинах дерев.
– Дура!
Замах был коротким, удар внезапным. Потеряв дыхание, Ксения свалилась в снег. Вовка упал сверху, зажал ей рот грязной ладонью. Она не могла вскрикнуть, не могла укусить его твердую ладонь. Но она могла видеть серые силуэты немцев, их черные автоматы, их длиннополые шинели. Вытянутые тела их собак находились в постоянном движении. Два огромных черно-коричневых пса обнюхивали снег, чихали, поводили острыми ушами. Ксения, обретшая возможность дышать, едва слышно всхлипнула. Тогда Вовка снова ударил её. На мгновение белые снежные хлопья обрели розоватый оттенок. Ксения притихла.
Автоматчики ушли и увели своих псов. Последний из них задержался, чтобы дать длинную очередь. Ксения, не опуская головы, смотрела на огненные вспышки, извергаемые дулом автомата. Немец палил в белый снег, будто именно он и был его злейшим врагом.
* * *
Вовка выждал не менее получаса, прежде чем позволил Ксении подняться. Они продолжили путь в темноте. Ксения потеряла счет часам. Происходящее казалось ей горячечным сном, и она надеялась лишь на скорое пробуждение. Они снова шли по краю болота. Теперь Ксения боялась потерять Вовку из вида. Но вот лес кончился, и они вышли в поле. Вовка смело двинулся по припорошенной стерне. Снегу навалило много. Если идти без лыж – можно провалиться по колено. Да и на лыжах-то шибко не разбежишься. Они двигались всё время в гору, вверх по пологому подъему. Вершина холма терялась в снежной круговерти. Небо сливалось с землей, Ксения почти ослепла от усталости. Всё, что она хотела, это видеть спину лесника, его тощий сидор, его лохматый треух. Ей чудились запахи, звуки: то лязг винтовочного затвора, то глухой стон, то чад солярного выхлопа. Постепенно запах гари становился всё ощутимей, а склон холма всё круче. Наконец они натолкнулись на первое препятствие. Огромная глыба возниела перед ними. Поначалу Ксения решила, что это каменный валун – кусок черного гранита, припорошенный снежком. Но запах! Ужасающая вонь! Если бы желудок не был пуст, её бы вывернуло наизнанку. Превозмогая рвотные позывы, она продолжала двигаться следом за Вовкой в обход препятствия. Каменный валун оказался подбитым танком. Ксения узрела кресты свастики на броне и опрокинутый навстречу падающему снегу пушечный ствол. Желудок отчаянно бунтовал, одолевала дурнота. Ксения осела наземь, прислонилась спиной к танковой гусенице. Та оказалась на удивление теплой.
