– Да какой ты, на хрен, пёс? Обезьяна голимая! – буркнул Тимофей. – На ветку посади, морковку в зубы – оживший портрет макаки. Угу-угу!
Тимофей, отбросив в сторону сигарету, изобразил повадку шимпанзе из московского зоопарка. Вера так любила на неё смотреть. Тимофей припомнил: ещё до отправки в Испанию они гуляли по Красной Пресне. Тогда Левушка ещё малым был. А теперь ни Левушки, ни Веры. Как же солон вкус ненависти! Ноги Тимофея внезапно подкосились. Он почувствовал гнетущую, лишающую последних сил усталость.
– Погоди, доберусь до твоих яиц. Ещё не так запрыгаешь, – прошептал Ильин.
Удар был нанесен умело. Видимо, Йозеф Пёс всерьез занимался боксом. Но Тимофею удалось устоять на ногах. Надо молчать! Надо вытерпеть всё. Надо подавить ненависть и не думать о своих. И ещё: при первой же возможности бежать. Он слушал голоса своих пленителей, не вникая в смысл произносимых фраз. Зачем? Пусть их глумление станет для него просто тявканьем беспородных псов. Пусть бдительность врага уснет – и тогда… Тогда он сбежит, а если не сможет сбежать – заберет жизни ещё нескольких врагов, прежде чем отдать Богу душу. Богу! Ах, Вера! Верочка-Верочек, как же тебя не вспоминать!
* * *
Тимофей очнулся в темноте рычащего, пропахшего кровью и гнилыми ранами закрытого кузова. Автомобиль качался на ухабах, двигался медленно. Тимофей был не один. Неподалеку дышало и маялось ещё не менее десятка узников. В зарешеченное крошечное оконце лился блеклый свет. Ильин подвигал руками. Наручники больно впивались в запястья. Он припомнил глупую стычку с пилотами люфтваффе. Кажется, его побили и заковали в наручники эти благородные господа. Из-за чего же произошла драка? Ах, да! Явился фотограф, корреспондент из фашистской газетенки. Его заставили позировать, угощали коньяком и баварской колбасой, обнимали, называли товарищем. А он, кажется, разбил фотокамеру. Глупо, конечно, но забавно. Тимофей улыбнулся. Можно было б и сплясать, если б только запястья так не болели.
– Это только тебя одного заковали, капитан, – проговорил кто-то из темноты. – Ах, хоть воды бы!
Говоривший застонал, заворочался. Стенал жалобно, протяжно, навзрыд, но ни мамку, ни санитарку не звал и в голос не вопил. И то хорошо! Хватит уже с Тимофея воплей! Наступая на распростертые тела, с немалым трудом удерживая равновесие в движущемся автомобиле, Тимофей подобрался к оконцу. Снаружи наступал вечер. Наверное, было совсем не жарко, но Тимофей с удовольствием глотнул пахнущего бензином воздуха. Он видел темнеющее небо и верхушки осеннего леса в отдалении.
