— Я пойду, — поднялась она.
— Не нравится?
— Надоело.
— А чего тебя-то задевает?
— Глупость.
— А может зависть?
— Было бы к кому.
Он был пьян.
— Я же не касаюсь твоего отца.
Это было слишком. Она заспешила к выходу. Никто не обратил внимания. Его кто-то пригласил танцевать. Так они снова расстались, хотя по-настоящему и не ссорились. Не встречались с месяц. Мать спрашивала, волновалась, металась между ними, видно, звонила ему. Потом ей надо было лететь в Москву, тогда он и прикатил первый раз на этой самой черной «Волге». Она узнала, что это машина начальника, Владимир похвастался небрежно, что наладил с ним отношения. А тут еще пожаловала московская киногруппа снимать фильм с участием самого Куравлева, рабочее название картины было загадочное: «Ты — мне, я — тебе», про браконьеров, Максинов поручил их Десяткину, а Иван Клементьевич закрепил за артистами его, есть возможность познакомиться со знаменитостью. Майя, усмехнувшись, пожелала ему удачи.
И вот этот звонок…
В сквере посвежело. Он попытался ее обнять. Она подняла глаза на окна. Свет горел, мать, конечно, не ложилась, ждала ее.
— С артистами распрощался? — спросила она, чтобы заполнить затянувшуюся паузу.
— Укатили.
— А театр?
— Причем здесь театр? Что ты имеешь в виду?
— Быстро ты забыл Гоголя, — задумчиво сказала она, про длинноногую так и подмывало спросить, впрочем, это опять скандал, надоело уже.
— Тебя после заграницы не узнать, — робко пощекотал он у нее под ушком, как когда-то прежде.
— Заметил, наконец.
— А меня тоже радуют эти туземцы, — спохватился он. — Ты знаешь, у них денег, будто они их рисуют.
— А тебе какой интерес?
— Сидели как-то в ресторанчике, и они подсели. Я сначала не узнал. Все, как с пальмы, — на одно лицо. И они таращили на меня глазища. Двое из спектакля того оказались. Пробовали мы их. У одного имя даже, как у нашего. Джамбул. Представь! Я познакомился второй раз. Занятный малый. Вытащил кучу баксов.
— Не может быть, чтобы Джамбулом звали, — грустя о своем, возразила она. — Они арабы, а то таджикское или туркменское имя.
— Вот! Мусульмане же!
— Ты ошибаешься, — она еще витала где-то, но заинтересовалась его последними словами. — А что ты в ресторане делал? У тебя курсанты! Педагог советской школы милиции!
Он не смутился, даже поленился отпираться и обронил небрежно:
— В минуты горьких размышлений и гениальный Блок заглядывал в «Бродячую собаку»[6].
— Куда, куда? — рассмеялась она.
Он закрыл ей рот поцелуем.
