— Что там может быть?
— Сам знаешь, Иван Владимирович, что с трупом бросают. И топор, и ещё чего. Да мало ли…
— Мешок-то приплыл!
— А ты видел?
— А течение?
— А что течение? Раздуло труп, вот мешок и всплыл. А остальное там, на дне.
— Что же предлагаешь?
— Лодку надо. Мешок в лодку аккуратненько затащить, а потом дно проборонить, как граблями огород.
— Руками можно, там мелко.
— Мелко не мелко, а мне с головой будет. Нырять боюсь, холодно.
— Я нырну! — выскочил вдруг из толпы спортивный паренёк лет двадцати пяти в тёмной лёгкой куртке с закатанными по локоть рукавами.
— Стой! Ты ж у нас понятой?
— Понятой. А чего скучать-то? Я и зимой купаюсь. Мне понырять — раз плюнуть.
— А что, Иван Владимирович? — улыбнулся понятому опер. — Понятой по закону помогать должен при осмотре и, так сказать, фиксировать…
— Верно. И лодки не надо, — согласился Кузякин и скомандовал парню: — Раздевайся, доброволец. Ты кто по профессии-то?
— Шофёр. Щебёнку вожу, меня Фёдорыч, участковый, знает. Мимо проезжал, Казимир Фёдорович помочь попросил.
— Ну давай, молодец, выручай нас, — засуетился с фотоаппаратом Кузякин. — Я сейчас пощёлкаю, панорамку сделаю и крупным планом мешок возьму, пока он на месте, а как команду подам, ты его аккурат на берег и волоки.
— Я понял, — скинув с себя всё до трусов, полез в воду смельчак.
— Как звать-то, боец?
— Сашок, — улыбнулся тот.
— Матков он, — подбодрил и опер.
— Не боишься?
— Мёртвых? — спортсмен повёл плечом, фигурой его залюбовались не разбежавшиеся ещё бабы. — Я и живых-то…
— Не замёрзнет? — взвизгнули в толпе.
— Он горячий, — крикнув прыснувшим бабам, засмеялся опер. — Кончай инструктаж, Владимирыч, парень, вишь, в бой рвётся.
Мешок оказался не прост. Только тронул его Сашок, тот сам весь и всплыл. Как ни смел был доброволец, а вздрогнул и отпрянул на шаг-другой от ожившего мешка. И было отчего: голова из мешка высунулась! Да и не голова вовсе, а то, что от неё осталось. Лучше б такого век не видать!
— Женщина здесь! — быстрее других очухался и крикнул сдавленным голосом Сашок.
— Баба! Баба в мешке! — понеслись вопли по берегу. — Что же это делается, люди? Голова мертвячья!
— Тащи его! Тащи! — замахал руками помощнику Кузякин. — Чего застыл? Неча народ баламутить.
— Давай, Сашок, — подбодрил шофёра опер. — Не дёргай только. Плавненько его, за мешковину бери.
А сам повернул бледное лицо к криминалисту:
— Расчленёнка, Владимирыч. Так и думал, мать её! Вот свалилось на мою голову!
