— Да, да, — Жмотов вслушивался в каждое слово, изображая наслаждение, подымал бровь. — Ты прямо в тему.
— И глядь — как раз умрём, — резко завершил вдруг чтец.
— Это что ж? — выпучил глаза Жмотов.
— На свете счастья нет, но есть покой и воля, — продолжал между тем Лазарев, не обращая внимания, будто рядом и не было никого. — Давно завидная мечтается мне доля, давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег.
— Ну это ты пустое, — будто предупреждая, поморщился Жмотов. — Об этом и думать зря. У вас с побегом не выгорит.
— Я не про это…
— Я верю, — Жмотов хлопнул подозреваемого по плечу. — И стишки ничего. Трогают. Душевные стишки. Твои?
— Александра Сергеевича.
— Это который?
— Пушкина.
— Наш человек. Наш. Угодил, — захохотал Жмотов.
— Смотрите, — Лазарев скосил глаза в сторону Минина. — Что это с ним?
— Степаныч? — рявкнул Жмотов, бросившись к оперуполномоченному.
Минин, уронив голову на грудь, сползал со стула.
XII
— Что же? Это и есть ваш знаменитый гр-рад?
— Да, да. Подъезжаем, Яков Самуилович, подъезжаем.
Обух-Ветрянский уже весь упакованный: шинель, фуражка, сумка у ног, ручки, ножки сложил, у окошка устроился, всё высматривал что-то в предрассветной мути.
Поезд подбирался к конечному пункту назначения.
— Император, я вам рассказывал, Пётр Великий-то водным путём сюда наведывался, на кораблях, под парусами! Спешил к открытию Успенского собора, колокольный звон услышать, а вам судьба уготовила другую планиду.
— Вы, Ер-ремей Тимофеевич, — поморщился, но улыбнулся Шнейдер, — большими категор-риями… Большими…
— Так что же…
— Нар-род этот вр-ряд ли оценит.
— Поймут, поймут, Яков Самуилович, — толстячок захихикал. — Может, кто и с опозданием. Но это уж их дело. А я шучу. Я, так сказать, про императора-то в качестве аллегории.
— Я им устр-рою аллегор-рию.
— А вон и встречающие. Похоже, сам Ахапкин. Я его уже подзабыл. Виделись один раз, при его назначении. Забегал ко мне в кабинет. Знакомился… Да, да. Он. Сам прикатил.
— Тепер-рь познакомимся ближе…
— Вы не спешите, Яков Самуилович, они сейчас сами поспеют. Там и наш человечек, гляжу.
Обух-Ветрянский стащил с головы фуражку, упёрся лбом в мутное стекло, разглядывая встречающих:
— Там, там. Сейчас будут. Вы не спешите.
Поезд, заскрежетав колёсами, прихваченными резким тормозом, остановился. В пустом коридоре вагона застучали, заторопились сапоги.
— Здравия желаю, товарищи офицеры! — полковник Ахапкин, сияя улыбкой и погонами, при полном параде вскинул руку к околышку. — С приездом, товарищ подполковник!
