Федя открыл глаза: мутная вода расплывалась бутылочным стеклом перед его взором. Ничто не сковывало движений; он почувствовал, что освободился, и в тот же момент неожиданно для самого себя не то подводным потоком, не то какой-то другой силой был вытолкнут на поверхность…
Жадно глотая воздух ртом, он ловил взглядом траекторию солнечного луча, вглядывался в то место за рекой, над лесом, где видел светозарного отрока, но видение исчезло.
Костя обернулся: далеко вдали сидела Юля, превратившаяся в пятно; впереди виднелся берег, до которого, казалось, уже не добраться; на обрывистом берегу замерли покосившиеся рыбацкие сараи, словно пьяные, поддерживая друг друга за серые стёганые телогрейки досок, дабы не сорваться в реку; за сараями простирались заливные луга на несколько километров. Ни единой живой души не было поблизости. Даже если они будут кричать и их чудом кто-то услышит, пока доберётся, будет уже поздно… Им абсолютно некому помочь, кроме Бога. Неужели они так и погибнут здесь?! Вот так? Какая нелепая глупая смерть: не перейдя речки, оказаться погребёнными на ее дне! Он больше не увидит маму… Она будет ждать его домой… Их будут искать. Возьмут монастырскую лодку, вызовут водолазов… Потом поднимут посиневшие, распухшие тела с обрывками одежды, зацепившейся за коряги на мелководье, где-нибудь вниз по течению, километров за шесть. Будут хоронить, забрасывать липкой холодной землёй. Вот так! Костя явственно представил себе эту картину, почувствовал неприятный земельный холод, и ему стало поистине страшно. Нет, он будет бороться!
Он выбросил руку поверх набежавшей волны, пытаясь перекрыть её, затем – другую: так изо всех сил старался преодолеть течение, приблизиться к берегу. И вдруг ему вспомнилась коварная, злая обдириха, стучащая по стеклу старой бани, с чёрной рукой, – в этот момент он даже видел её, и, клянусь, он слышал этот стук – зловещий, ритмичный, звонкий стук когтя по гладкой поверхности стекла, жуткий звук когтя обдирихи, манящей – уже его, а не Федю, – пальцем. «Нельзя, нельзя было!..» – мгновенно осенило его.
Вспомнил, вернее, увидел, как на промелькнувшей перед глазами киноленте, себя в чёрных джинсах, залихватски распахивающего ногой дверь старой бани и кричащего: «Эй, обдириха! Где ты? Выходи!»
Вот тебе и обдириха!
Костя начал молиться. Он читал про себя «Отче наш»: «…И не введи нас во искушение…»
– Можно мне за вас ухватиться! – услышал он вдруг детский испуганный голос.
