Иосэф нервно смял папирус, который держал в руках; губы его дрожали; очевидно, самые разнородные мысли боролись в его голове; наконец, он выпрямился:
– Ты прав. С такими чувствами ты не можешь оставаться во главе полиции Мемфиса. И с завтрашнего же дня я назначу тебе преемника. Я тебя более не удерживаю. – Он сделал знак рукой, что отпускает его. Потифар поклонился.
– Благодарю тебя Адон; но позволь мне сказать последнее слово: не сгибай слишком спины, которые вовсе к этому не привыкли; молчание не всегда означает покорность.
Оставшись один, Иосэф вскочил с места и с красным лицом, со сверкавшими гневом глазами прошелся несколько раз по комнате. Вновь желание отмстить Потифару, заставить его дорого заплатить за его дерзость и презрение, охватило его. Но размышление подавило порыв, и осторожность взяла верх. Он был еще в самом начале своей карьеры; его влияние на капризного, изменчивого фараона еще слишком неустойчиво, и было бы рискованно затрагивать человека, верность и честность которого не только не давали ни малейшего повода к обвинению, но завоевали ему уважение и благосклонность Апопи. Сверх того, Потифар был страшно богат и находился в родстве со знатнейшими семьями Египта. В конце концов, лучшее, что оставалось – это ждать: судьба, которая доставила Иосэфу такое славное удовлетворение, даст ему и возможность отмстить за себя; придет время, когда все соображения, говорившие теперь в пользу Потифара, потеряют свою цену.
Проводя рукой по лбу, словно желая отогнать докучные мысли, Иосэф сел снова за стол и углубился в рассмотрение планов и смет, представленных ему несколько дней тому назад особой комиссией, на обязанности которой лежало спешное возведение в разных частях государства, – и главным образом в окрестностях Таниса, – общественных житниц, которые должны были вместить весь избыток хлеба на время голода.
VIII
В эпоху нашего рассказа вторая столица Египта далеко не достигала того великолепия, которое обессмертило ее впоследствии. Не существовало еще воздвигнутых впоследствии фараонами – «завоевателями» и «строителями» XVIII и XIX династий – колоссальных храмов, сотен обелисков и грозной стовратной городской стены, сделавшей Фивы единственным в мире городом. Без сомнения, могущественные и богатые цари первых фиванских династий украшали свою столицу прекрасными и грандиозными сооружениями, дарили храм отца своего, Амон-Ра, несметными сокровищами; но затем настали раздоры, братоубийственные войны и, наконец, великое нашествие пастухов, орды которых, убивая и сметая все на своем пути, подобно выступившему из берегов потоку, наводнили Египет. На целые века Фивы низведены были на роль бедного областного города – резиденцию южного «хака».
