Да, она всегда умела заставить всех вокруг переживать за нее. Хотеть убить каждого, кто хоть словом ее обидел. Это даже умиляло меня: такой беззащитной, маленькой мне казалась хрупкая Лена. Тогда, но не сейчас. Сейчас это слишком похоже на игру, на неуместное кокетство. Сейчас ей не пятнадцать – двадцать восемь, а она строит из себя невинную чистенькую девицу. Тошнит. Сидела потом весь вечер за общим столом в «Доске» и юбку свою разглаживала. И фразы свои мягкие вставляла правильно и вовремя, словно пьесу разыгрывала, читая по ролям. Мне хотелось схватить ее за рукав, вытянуть из-за стола, силой вывести куда-то, где будем только мы вдвоем, и смять – всю такую выглаженную и правильную. Волосы ее спутать, чтобы стала испуганная и слабая и никуда деться не могла от меня, чтобы дрожала и боялась, а не изображала из себя светскую львицу. Если бы она по-настоящему обиделась, закричала на меня у барной стойки, когда я оскорбил ее, заплакала, а не ушла так, будто в очередной раз выиграла, может, тогда бы я не так злился. Может, даже смог бы выслушать ее – настоящую Лену, а не эту запрограммированную куклу. Ведь была же она, черт возьми, настоящей, когда мы были вместе? Смогла же она мне открыться – или я хотел так думать? Черт ее знает. Но схватить за волосы на затылке, и прижать к себе, и измять, уничтожить, в ладонях перетереть – хотелось весь вечер невыносимо. Но нет. Не прикоснусь к ней больше. Никогда. К черту все. Пусть живет, как привыкла. Хорошая пустая девочка. Плевать.
Роль беззащитной лани, похоже, за эти годы стала ее самым популярным амплуа. Могла бы она, будь не так уверена в том, что я не посмею всерьез ее обидеть, заявиться ко мне как ни в чем не бывало? Другая бы не решилась – но не она. Ей все прощалось, отсюда эта смелость и якобы безобидный напор:
– Привет, впустишь?
– Смотря, куда тебе нужно. На кухню? В спальню? Может, квартиру на тебя переписать?
– Странно ты разговариваешь, Саша. В Германии стал таким гостеприимным?
– А ты в Харькове научилась приходить к людям без спроса? Особенно к тем, кто тебя не ждет.
– Саша, ну давай поговорим, а?
Я смотрю на нее и ловлю себя на мысли, что почти скучал по тому, как она кривляется и канючит, будто ребенок, – я не мог ей отказать, когда она так делала. Сейчас это не вызывает у меня особого умиления, но и, увы, не бесит так, как мне бы хотелось.
– Ох, – сдаюсь я, – тебя легче впустить и выслушать, чем объяснить, почему я не хочу этого делать. Могу сварить тебе кофе. Только говори как можно меньше. Если можешь.
