Мама лежала с закрытыми глазами, и губы ещё не порозовели, и лицо ещё оставалось очень бледным, но она дышала. Спокойно и тихо. И была весна — кончался апрель. А в конце мая начнутся экзамены. Нам нужно перетерпеть один месяц май. Только бы мама не умерла за этот месяц. Только бы она уехала со мной! Я пошла к столу — надо помыть посуду.
— А может, не только она отняла тебя у меня? А может, тебя отнял кто-то в школе? Директор набрал сплошных мужиков. Завтра я выхожу на уроки и увижу всё собственными глазами…
У меня зашевелились волосы на голове. До меня дошло — а ведь отец снова станет моим учителем! Не хочу! Мне так нравится наша Алевтина Павловна. Пусть она звёзд с неба не хватает, но мне тех знаний, что даёт она, вполне достаточно для того, чтобы поступить вместе с Денисом в геологический.
— Вы обе ещё ответите мне за всё!
— Я хочу в уборную, — сказала мама и, когда проходила мимо меня, спросила: — Можно я с тобой лягу?
Конечно, мама. Мы заперлись с ней на ключ, бросив на столе грязную посуду.
В тот вечер я не сомневалась в том, что мама уедет со мной.
Прошло ещё две недели. Отец работал. Но, шва Богу, Велик не дал ему выпускные, отец получил шестые классы. Математики в шестом много — и тригонометрия, и геометрия, и алгебра, и у отца — полная нагрузка. Приходил он домой с тетрадями и до ночи сидел за своим столом.
За ужином молчал. И так продолжалось какое-то время. Но однажды он стукнул по столу так, что задребезжала посуда.
— Есть у меня жена или нет? Иди на место, в свою комнату! Это всё она! — Он с ненавистью взглянул на меня, вскочил, схватил стул и со всей силы грохнул им об пол — стул развалился.
— Я сейчас вызову бригаду из психушки. Тебе там понравилось? — крикнула я охрипшим от страха голосом.
Он повернулся ко мне.
Мы стояли лицом друг к другу.
Вот сейчас он схватит меня, как стул, и швырнёт на пол.
И вдруг сжалось сердце: а ведь никогда я не назвала его «папа», «папочка», у меня нет отца!
Наверное, он услышал происходящее во мне, потому что — отступил, повернулся и пошёл к своему столу.
А я всё продолжала стоять, разбухшая слезами, — так жалко стало себя!
Мама обняла меня, усадила и, словно услышав моё «папа», «папочка», принялась гладить по голове. Руки у мамы были горячие, как нос у заболевшей собаки. Она всё ещё любит отца. Она хочет быть с ним. Все эти тихие дни, когда он готовится к урокам или, задумавшись, смотрит в окно, нет-нет да пристынет к нему взглядом. И, чем дольше гладила меня мама, тем было очевиднее: сегодня она уйдёт к нему, добровольно уйдёт, принесёт себя ему в дар, а со мной не поедет.
