Чем дальше Мираколина пишет, тем неистовей ее ярость из-за потери всех блестящих возможностей, которые у нее украли.
«Мое сердце ушло к ученому, стоящему на пороге великого открытия: как приручить звездный свет и удовлетворить потребности человечества в энергии. Он уже было решил задачу, но с ним случился инфаркт. Благодаря мне он выжил и завершил труд своей жизни, сделав мир лучше для всех нас. Он даже получил Нобелевскую премию».
Неужели так странно желание отдать всего себя другим полностью и без остатка? Если это – именно то, чего хочет сердце Мираколины, почему ей в этом отказывают?
«Моя память – память о чудесном детстве, проведенном под крылом любящих родителей, – ушла к мятущимся, тревожным душам, у которых не было подобных воспоминаний. Но теперь, когда я стала их частью, они исцелились».
Мираколина сдает работу, и учитель, которому ее сочинение интересно более других, читает его, пока остальные дети еще пишут. Вид у него задумчивый. Сама не понимая, почему, Мираколина всегда интересовалась, что думают о ней учителя. Даже те, которые ей не нравились.
Учитель заканчивает читать и подходит к ней.
– Очень интересно, Мираколина, но кое-что ты пропустила.
– Что же?
– Свою душу. Кто получит твою душу?
– Моя душа, – с уверенностью заявляет она, – уйдет к Господу.
– Хм-м… – Учитель поглаживает пегую щетину на подбородке. – Значит, она уйдет к Господу, хотя все части твоего тела еще живы?
Мираколину не собьешь.
– У меня есть право думать так, если мне того хочется.
– Верно, верно. Вот только тут возникает проблема. Ты же католичка?
– Да.
– И добровольно отдаешь себя на разборку.
– И что?
– Что? Ведь если твоя душа покидает этот мир, то добровольная разборка ничем не отличается от самоубийства с посторонней помощью, а в католицизме самоубийство – смертный грех. Из чего вытекает, что согласно твоим верованиям, твоя душа отправится в ад.
Учитель удаляется, оставив ее в ошеломлении таращиться на оценку: А с минусом. Минус, должно быть, за вечное проклятие ее души.
Мираколина не подозревает, как потрясла Льва своей строптивостью. Маленькие обитатели замка либо боятся Льва до дрожи, либо поклоняются ему, либо и то и другое одновременно, но Мираколина не питает к «герою» ни страха, ни почтения; она открыто ненавидит его. Почему это его беспокоит? Он ведь привык, что его ненавидят; недаром Маркус сказал: насколько публика испытывает жалость к бедному малышу Льву, настолько же она пылает презрением к чудовищу, в которое он превратился. Ну, хорошо. Он успел побыть и невинным малышом, и чудовищем; но здесь, в замке Кавено, это не имеет никакого значения. Здесь он почти божество. В каком-то смысле это даже забавно, только Мираколина стала булавкой, напоровшись на которую пузырь иллюзорной божественности лопнул.
