…Всё погибло, так и не достигнув заветного берега, пропало безвозвратно, потонуло навсегда, кануло в солёную пучину, исчезло навечно, скрылось из глаз, накрылось последней тяжёлой волной… всё пропало…
Уже потом была масса разговоров и пересудов. Говорили, обсуждали, спорили на все лады, разыгрывали, как в шахматной задаче, комбинации, снова сходились в спорах, оправдывая и негодуя, гневно обвиняя и злорадствуя втихомолку, хихикая исподтишка и заново ссорясь. Назадавали друг дружке горы вопросов – и все без внятного ответа. Спрашивали себя, выпытывали у других: каким, к примеру, образом выведала Азиза о том злополучном письме? Кому ещё проболталась (а это наверняка!) неугомонная Зейнаб?
И самый главный, вопрос вопросов: почему, ну почему она всё-таки передала адресату это письмо из Пехлеви, неужто не прочла его тайком, как делала не раз, ведь наверняка знала, что несёт. Неужели нельзя было не отдать его вовсе?! Вот взять, да и не отдать. Не было никакого письма, – докажи! Имеешь что-то против – жалуйся в инстанции, интересно будет на это посмотреть.
И каждый рассуждал про себя примерно так: «Да окажись я на месте Зейнаб, не отдал бы письма ни за что!» Оно и понятно, нам-то с вами куда как легко. Потому как мы люди умные и смелые, прямо скажем, неглупые люди. А Зейнаб?! Господи, такая жалость, – мало того, что не умна, так ещё и труслива не в меру. В самую душу её прокрался этот подленький страх и сидит-посиживает там наглым хозяином; ничем не вытравить, хоть дустом сыпь, с тем, похоже, и помрёт, бедняжка, – такая, видать, порода. Каждый дурак знает, как поступают в критических ситуациях смелые люди, а вот до чего додумается трус, что он вообще выкинет, – этого ни один гений никогда и ни за что не вычислит!
Сказать, что происходящее вокруг не волновало Валентину Мстиславовну вовсе, значило бы погрешить против правды. И хотя, по обыкновению своему, не принимала участия во всей этой суете и кривотолках, была, тем не менее, – как это ни покажется странным, – пожалуй, ближе всех к разгадке гипнотической боязни, обуявшей немощное существо незадачливого почтальона. Ведь не жизни же лишит её Азиза, в самом деле, то и дело рассуждали вокруг, мешая сосредоточиться и вспомнить как следует, во всех подробностях… когда же это было… Бог ты мой, ну да!., в аккурат после Пасхи… ещё на кухне, домывая кофейную чашечку, услышала стук входной двери… «Добрый день, Зейнаб, – поприветствовала, помнится, письмоносца, – оставьте почту на кушетке!» Когда же, минуту спустя, вышла из кухни в общую галерею и направилась к двери своей комнатки… Боже, что же она разбила тогда?.. Ах, да! флакон с розовой водой… И как ловко успела тогда прошмыгнуть до трюмо, впрочем, не совсем, получается, ловко… Да, Зейнаб есть Зейнаб, ну что с неё возьмёшь?! Бог с ним, с флаконом, решила она тогда, хотя, понятное дело, жалко – уж очень стекляшка была мила… но эта растерянность, этот неподдельный ужас в глазах, эти трясущиеся руки… Тут бы в самый раз потребовать объяснений: неужто причина столь мятежного состояния взрослой женщины всего-навсего пустяшная парфюмерия да пятно на паркете? Вместо этого, однако, пришлось самой же и успокаивать набедокурившую пришелицу, до того стало её жаль. И тем не менее, без объяснений не обошлось, благо соседи были на службе.
