Однако после некоторого размышления я подумал, что все, может быть, не так и страшно. Если Курку приходится ждать мгновения, значит, его космическая пушка срабатывает только в определенный момент наивысшего проявления красоты. И, значит, в моей власти остановить его.
Соблазн остановить мгновение на себе! Только однажды я испытал нечто подобное -когда одна моя фотография прошла по интервидению. Она была на экране каких-нибудь две-три секунды, но эти две-три секунды миром владел я! Стать живым шедевром... Могущественным, как человек-невидимка...
Мне представлялся черный объектив вселенной, нащупывающий на этой обыденной, измельченной Земле одного человека, один смертный шедевр, одушевлённый великим пониманием Мгновения,-и объектив упирается в меня. Звезды меркнут, воцаряется космическая ночь, а затем вспышка - над миром всходит новое солнце, на листьях деревьев рисунок моего профиля, облака меняются силой моей мысли, я царю надо всем живым на веки вечные... И уж ей сам бог велел быть частью моей красоты!
В окна Курковой комнатки можно было заглянуть только с какого-нибудь дерева. Нехотя взобрался я по холодному стволу.
Курок сидел, боком к окну, вроде читал, на столе стояли неизменный прозрачный чайник и... два стакана. Занятно.
В верхнем маленьком окошке мансарды тоже горел свет. Эх, если бы заглянуть в другое окно, которое обращено к склону,-можно было бы увидеть, кто там.
Но вот в мансарде свет погас, и в комнаку спустилась тьма.
От зависти дух захватило. Все злопакостное пришло на ум - и о силе горбунов, и о страсти женщин к уродам...
Она присела на подлокотник кресла и наклонилась к Курку. Потом вскинулась и пошла разливать чай. Я видел краем глаза ярко-зеленый аквариум, подавлял внезапный страх.
Огляделся - вокруг было пустынно. Но не сидеть же здесь, пока кто-нибудь из гуляющих не наткнется на меня.
Они пили чай, говорили. Она отставила стакан, опять присела на подлокотник, Курок был какой-то скованный, сидел в кресле и задирал голову, словно просящий есть птенец. Она поднялась, быстро оделась и вышла.
Царапая обмерзшие руки, я съехал с ледяного ствола и побежал в тень дома.
Луна была полной, яркой до синевы, и от этого видны были только рельефные тени. И сколько я ни всматривался в еe, пробегающей мимо, лицо, ничего подозрительного не разглядел. Злорадная радость наполнила сердце.
Продрогший, но согреваемый страстным желанием покончить с мучительными сомнениями cегодня же ночью, дотянул я до одиннадцати. Когда с дерева заглянул в комнатку, Курок, сломлепно уронив голову на подлокотник, спал.
