На этот раз его в другое место сослали, и мать за ним уже не поехала, а наоборот, все с облегчением вздохнули. Потом в какой-то момент решили, что надо и Алевтине Андреевне сюда перебираться, там квартиру продать, здесь менять на что-нибудь, а то от этого пятого этажа озвереешь. И они еще хотели успеть сделать это до его освобождения, что ли… не помню. Короче, его мать едет туда, выставляет квартиру на продажу, а она все не продается, времена-то какие были, помнишь. Он уже и освободиться должен, а в Москву не возвращается, куда делся, неизвестно. А потом Алевтину находят мертвой в ее квартире. Что случилось, непонятно. Она там, Инга здесь, прихватило ее тогда сильно, даже на похороны не смогла поехать. Крендель сам ее и хоронил. Потом исчез куда-то, не появлялся до последнего времени. А тут, неделю назад, видишь ли, объявился и давай к ним ломиться. Инга сначала не пускала, держала оборону, а потом сдалась, впустила, ну дальше ты знаешь.
– Господи, какая жуткая история. Почему же она с ним жила, с этим кренделем? Если он такой урод, ее бил, в тюрьме сидел? Почему не развестись было, ведь ребенок же у нее?
Варька смотрит на меня так, что я понимаю, что вопросы задаю наивные, но сделать ничего не могу. Понять ее не могу. Вот как? Как так можно жить? Зачем?
– Ладно, Аришкин, двигай. Я же-шь на работе все-таки. А тебе успеть надо, а то потом прорываться придется сквозь кордоны. Если будут трудности, говори, что Смольников разрешил, он у них завотделением, друг мой, а ему скажи, что ты от Варвары Игоревны, он мне почти жизнью обязан.
* * *
Ночью у нее, видимо, был сильный жар. Она металась и кричала. Соседка по палате будила ее несколько раз ночью. Наверное, даже приходила сестра. Ставила ей какой-то укол. С утра болела голова и не было сил двигаться.
– Кого вы все время звали? Кто вам эта Герника?
– Герника? Я говорила «Герника»? – Голова гудит и не хочется думать.
– Ну да, знакомая ваша, что ли… так вы в мою руку вцеплялись, так кричали страшно, за сестрой пришлось идти.
– Не знаю. Я не знаю, почему я так говорила. Снилось, наверное, что-то.
Она почти задремала, когда это нахлынуло на нее снова. Ужас и боль. Черное и белое. Тени и свет. Разъятое, расчлененное, несовместимое. Что-то еще живое. Когда-то бывшее целым, дышащим, чувствующим, а теперь только сгусток боли и ужаса. Повсюду. Только что было живым. И вдруг все смешалось: черное с белым, живое с неживым. Необратимо смешалось. И спасения нет. Взаперти у смерти. Только ощущение собственной малости перед великим уничтожающим нечто.
