Россия. 1936 г. От брюшного тифа умирает Гаяна.
После панихиды по дочери: «Есть люди с трагическим мировоззрением, но не с трагической судьбой. У меня нет никакого мировоззрения, но я знаю, что судьба моя трагическая».
Женщина эта, пережившая смерть двух дочерей, напишет о многострадальном Иове, имея в виду последнюю главу книги: «Никаких новых сыновей и детей не было у него, и ничего не было восстановлено у него здесь на земле. Тут повествуется о том, как после великих мук неуничтожимой диаволом его души, мук смерти-рождения, он, наконец, родился в вечность и в Отчем доме встретил своих, прежде него в вечность родившихся детей, и обрадовался, что смерть их оказалась не смертью, а рождением, и обрадовался, что и сам он, наконец, родился для вечности» («Рождение в смерти»).
Помните: «и ликую, что предо мной эта неизбежность: в муках, в страдании, в скорби – как угодно – родиться для вечности, войти в Отчий дом и пребывать в нем вместе со всеми, кто уже прошел или еще пройдет через эти муки рождения».
Россия. 1937 г. Сейчас это звучит для всех однозначным ужасом!
Вот поэтические свидетельства очевидцев:
А. Ахматова
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Осип Мандельштам
Стеклянный звонок
Бежит со всех ног.
Неужто сегодня срок?
Постой у порога,
Подожди немного.
Меня не трогай,
Ради Бога!
Петербург, декабрь 1930 г.
…Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь – за твою рабу —
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
Январь 1931 г.
Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где хватит на полразговорца.
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова, как пудовые гири верны.
Тараканьи сверкают усища,
И сияют его голенища…
А вокруг него сброд толстошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто пищит, а кто плачет и хнычет.
Он один лишь бабачет и тычет.
Как подкову кует за указом указ,
Кому в пах, кому в лоб, кому в грудь, кому в глаз,
У него что ни казнь, то малина
И могучая грудь осетина…
Во Франции мать Мария знает о сталинских Соловках. Можно сказать, что жить во Франции и знать это – одно, а шкурой своей испытывать ад ожидания ареста, холод и вонь кагэбэшных казематов, пытки – это другое. Да, так. Но все же не надо сравнивать судьбы, трагедию судеб. У каждого свои Соловки. И сердце матери Марии откликается, как сердце мудреца и христианина:
