«Мать все умеет делать – столярничать, плотничать, малярничать, шить, вышивать, вязать, рисовать, писать иконы, мыть полы, стучать на машинке, стряпать обед, набивать тюфяки, доить коров, полоть огород. Она любит физический труд и презирает белоручек. Еще одна черта: она не признает законов природы, не понимает, что такое холод, по суткам может не есть, не спать, отрицает болезнь и усталость, любит опасность, не знает страха и ненавидит всяческий комфорт – материальный и духовный. “Особенно духовный, – говорит она, – всякие эти духовные пути в кавычках. Почти всегда эго просто ханжество”» (Воспоминания К. Мочульского, 1933).
«Да, она восставала против уюта созерцательного монашества. Считала, что сейчас оно уже невозможно» (свидетельство В. А. Резниковой).
В статье «Вторая евангельская заповедь», написанной в 1942 г., мать Мария старается как бы догматически оправдать тот образ монашества, который она считает необходимым развивать. Она опирается на святоотеческую традицию, приводя тексты из Добротолюбия. Вот Ефрем Сирин: «Признак смиренномудрия – обеими руками удовлетворять потребности брата, так как бы и сам ты принимал пособие». Св. Исаак Сирианин: «Ни один человек не смеет сказать относительно любви к ближнему, что преуспевает в ней душой своею, если оставлена им та часть, которая по мере сил, сообразно со временем и местом, исполняется телесно. Ибо при сем только исполнении делается достоверным, что есть в человеке совершенная любовь. И когда бываем в этом по возможности верны и истинны, тогда дается в душе сила в простых и ни с чем не сравнимых понятиях простираться до великой области высокого и Божественного созерцания». Эти строки мать Мария комментирует следующим образом: «В этих словах оправдано до конца не только деятельное христианство, но и возможность достичь «высоких и Божественных созерцаний» путем любви к ближнему, не только отвлеченно, но непременно и самой конкретной практикой. Тут весь ключ к тайне человекообщения как религиозного пути».
Далее мать Мария разрабатывает практические правила («хотя бы первоначально в виде некоторой схемы») христианского человекообщения, опираясь в своей схеме на триединый состав человеческого существа – тело, душу, дух.
1. «К плоти брата своего у человека должно быть более внимательное отношение, чем к своей плоти. Христианская любовь учит нас давать брату не только дары духовные, но и дары материальные. Мы должны дать ему и нашу последнюю рубашку, и наш последний кусок хлеба. Тут одинаково оправданы и нужны как личное милосердие, так и самая широкая социальная работа. В этом смысле нет сомнения в призвании христианина к социальной работе. Он призван организовать лучшую жизнь трудящихся, обеспечить старых, строить больницы, заботиться о детях, бороться с эксплуатацией, несправедливостью, нуждой, беззаконием. Принципиально совершенно равноценно, как он это делает, – в индивидуальном или общественном порядке, важно лишь, чтобы и его общественная работа строилась на любви к ближнему, не имела бы подспудных личных, карьерных или материальных целей. В остальном она всегда оправдана, – от личной помощи до работы в государственном масштабе, от конкретного внимания к отдельному человеку до создания отвлеченных схем правильной организации социальной жизни… В скучных, трудовых, подчас будничных аскетических правилах, касающихся нашего отношения к материальным нуждам ближнего, уже лежит залог возможного Богообщения, внутренней их духоносности».
