Чем больше она видела несчастья, обездоленности, страдания у других, тем меньше и меньше становилось ее. Она сострадала, сорыдала, сотрудничала. Каждый раз ее сердце отзывалось сочувствием – будь то спившийся матрос, или затасканная девушка, или голодный вор. Ее сердце отзывалось на трагедию человеческой жизни. Слабые просили помощи. Она чувствовала себя сильнее многих.
9. (Цикл «Ожидание»)
Пусть отдам мою душу я каждому.
Тот, кто голоден, пусть будет есть.
Наг – одет, и напьется пусть страждущий.
Пусть услышит неслышащий весть.
От небесного грома до шепота
Учит все – до копейки отдай,
Грузом тяжким священного опыта
Переполнен мой дух через край.
И забыла я, – есть ли средь множества
То, что всем именуется – я.
Только крылья, любовь и убожество.
И биение всебытия.
«В ней была какая-то жалость и материнский инстинкт. Уже будучи монахиней, она один раз ездила к каким-то „забытым“ в провинцию и там наблюдала, как у них была очередь к проститутке, и ей было так их жаль, она рассказывала это отцу Сергию, что готова была бы сама их „принимать“»
(Ю. Н. Рейтлингер, письмо от 04.12.1976).
Из воспоминаний К. Мочульского:
«М. Мария была в кантине, видела трех „пропащих“ – окончательно спившихся. “Люблю я этих несчастных зверюг, ревела вместе с ними. Они меня спрашивают хриплым голосом: „Мать, а когда мы пить перестанем?“ Потом была в больнице, туберкулезные, конченные люди. У меня отношение ко всем им такое: спеленать и убаюкать, – материнское. То, что я даю им, так ничтожно. Поговорила, уехала и забыла. Но я поняла, почему не получается полных результатов. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше, ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно. А вот я знаю, что это значит: в какую-то минуту воспылать любовью и внутренне как-то всю себя бросить под ноги другому человеку, и этой минуты достаточно. И тут же, немедленно, получится, что вы свою жизнь не потеряли, а получили вдвойне”» (декабрь 1933 г.).
«Когда я постриглась, я думала, конечно, о своей «духовной жизни», но вот с тех пор, как я стала монахиней, я поняла: Бог сделал меня орудием, чтобы с моей помощью расцветали другие души» (1934).
«К матери пришла вдова внезапно скончавшегося шофера. Ей негде жить. На Лурмеле свободной кровати не оказалось. Мать положила ее с собой. Ночи напролет с ней говорила, успокаивала. “Мне сейчас удивительно хорошо – не чувствую себя – большая легкость. Хорошо бы отдать себя совсем, чтобы не осталось ничего. Счастливых людей нет – все несчастные и всех жалко. О, как жалко!”» (1936).
