— Хорошо живут. Староверы наверное. Наши-то — победнее будут. — сказал Ибрагим и поправился. — Жили.
— А «наши», это кто? — поинтересовался Максим. — Мусульмане что ли?
— Наши — это наши. В Россию еще мой дед перебрался. В начале века. На стройках работал. Много работал — за сыном не уследил, тот мусульманином так и не стал — неверующий он был. Женился на русской. А я-то уже крещеный. По новому обряду, естественно.
— А зовут Ибрагимом.
— В честь деда и назвали. А крещен я Михаилом.
— Занятно.
— Да уж куда занятнее. Россия — матушка. Вон, смотри — Ибрагим показал пальцем на двор самого богато украшенного трехэтажного дома — «Нива» новенькая почти. Хорошо бы если на ходу. Сразу прыгнем, и поминай, как звали.
— А купить никак? Помнишь про «не укради»? — усмехнулся Максим.
— Помню. Есть ложь во спасение, значит, и воровство во спасение обязано быть. Даже убийство во спасение есть. Я вот уже сколько раз во спасение убивал. Работа такая. Служба. А местному населению видеть нас никак нельзя. Незачем им это. — Ибрагим махнул рукой в сторону задних ворот — Ладно. Давай-ка быстро осмотримся и будем брать. Ты канистры возьми. Две, а лучше три. А я — в машину.
И они разбежались. Максим в сторону сарайчика, Ибрагим к «Ниве». Когда Максим подбежал к сараю, его внимание привлекли странные звуки, раздающиеся изнутри. Какое-то мычание. Или рычание. Коров Максим в детстве видел в деревне, куда родители выезжали из Москвы каждое лето. На корову не похоже. «Может овцы?» подумал Максим. Звук повторился. «Нет. Нет тут никаких овец».
Максим прошел мимо бочки с бензином, мимо канистр и осторожно приотворил ворота сарайчика. Он в принципе внутренне уже был готов увидеть что-то неприятное. Но не это.
Сарай был изнутри подперт двумя столбами. К каждому столбу толстой грязной веревкой был примотан стул. На одном стуле сидела привязанная пожилая седая женщина. Она давно потеряла сознание и свесила на плечо голову, с выбившимися из под платка седыми прядями. «Мычание» издавал старик так же привязанный к стулу, с грязными тряпками во рту. Он грыз эти тряпки, напрягал все силы, чтобы порвать связывающие его веревки, но ничего не выходило. В его глазах была какая-то мольба слитая с ужасом, и болью. Он смотрел вперед себя, где на верстаке пропитанном машинным маслом лицом вниз лежала обнаженная девочка лет десяти-двенадцати, дергаясь как умирающая бабочка. А над ней завис мужик, сквозь распахнутую рубашку которого отлично было видно мощные грудные мышцы поросшие кучерявыми волосами. У мужика были спущены штаны, и он резко двигался вперед и назад. Ему явно нравился процесс.
