– Зиночка… Зиночка… – Задыхаясь, он шептал в её волосы одно только слово, одно только имя. Его было достаточно, чтобы выразить всё, что сохранил он для неё и что принёс теперь к ней, в этот поздний неурочный час.
– Вернулся… Ты вернулся к нам… Сашенька… – Она вырывалась из его рук и сама обнимала его, обхватывала голову, оплетала плечи, целовала в глаза и в губы. Он чувствовал её тёплое дрожащее дыхание. Видел её широко раскрытые глаза, в которых были и радость, и изумление, и ещё то, что видел он в глазах её сестры однажды ночью, когда над ними летала бабочка-королёк…
Во дворе скрипнуло.
– Зина! Ты где, доча? – послышался голос Петра Фёдоровича.
– Да здесь я, тятя! – Отозвалась она не сразу, и то, что она запоздало откликнулась, и это «да здесь», произнесённое возбуждённо, радостно, заставили Петра Фёдоровича снова окликнуть её:
– Что там такое, Зина?
– Саша вернулся! – сказала она дрожащим, западающим голосом.
Во дворе на некоторое время воцарилось молчание.
– Какой Саша? – уже тише спросил Пётр Фёдорович.
– Саша! Наш! – снова сказала Зинаида.
– Наш? Неужто Ляксандра? Курсант?
Уже решительно стукнула калитка, послышались торопливые шаркающие шаги. Пётр Фёдорович дважды обошёл их вокруг и сказал:
– Ну-ка, дочь, отпусти. Дай поздоровкаться. Оплела, как хмель… Над ж, и правда приехал. Вот тебе и Топор… – И Пётр Фёдорович засмеялся, то ли вспомнив прозвище, которое когда-то дал Курсанту, то радуясь за дочь и за всё то доброе, которым не обносила их дом скудная жизнь нынешней военной поры.
– Вот, тятя, видишь… Приехал… – Зинаида всхлипывала и смеялась, и снова всхлипывала, будто всё ещё не веря случившемуся.
– А как же вы думали. Приехал. Что я вам говорил? Не тот человек, чтобы родное бросить. А чтой-то от тебя лекарствами пахнет? Из госпиталя, что ль?
– Из госпиталя. В Серпухове лежал.
– Стало быть, ранило. Сильно?
– Сильно.
– Ну, ранило – не убило. Пошли-ка в дом. Тут тебя давно ждут.
В доме, видать, услышав голоса, доносившиеся с улицы, тоже все переполошились. Когда Воронцов переступил порог, возле белой печи, занимавшей добрую половину малой горницы, увидел стоявших в ряд Пелагеиных сыновей. Сбоку стояла мать Зинаиды Евдокия Федотовна. Она держала на руках девочку. Девочка смотрела на него глазами Пелагеи. Это Воронцов отметил сразу. И не только глаза, но и взгляд был Пелагеиным взглядом. В лице, может, и правда было что-то его, отцово. Конечно, что-то было. Зинаида написала правду. А глаза и взгляд – материны.
