И всё-таки Аза – настоящая старуха. Вот если бы на её месте оказалась графиня Вера, а ещё лучше – все три сестрицы Чернышёвы сразу. Вот это было бы дело! Жаль только, что графини не служат в борделях.
Четвертый бордель за день! Хорошо, что хоть последний. Щеглов сегодня весь день крутился по Смоленску: обходил трактиры «с нумерами» и «веселые» заведения. А что было делать, если Смоленск оставался для капитана последней зацепкой в новом деле?
Пока Пётр Петрович без толку катался в столицу, в его заброшенном на произвол судьбы уезде случилось прискорбнейшее происшествие: исчез человек. Не просто так, а среди бела дня. И не какой-нибудь смутьян-выпивоха, а единственный в уездном городке шорник. Человек богобоязненный и небедный, глава большой семьи. Подобного у Щеглова не бывало за десять лет службы. Чтобы вышел человек из своей шорницкой и отправился в церковь, и чтобы с тех пор его никто больше не видел. Деньги – на месте, вещи тоже, а человек как сквозь землю провалился. Пётр Петрович объехал уже все деревни уезда, побывал во всех поместьях, разослал гонцов во все стороны, но результат был тот же.
Капитанов уезд считался самой северной окраиной Полесья, до губернской столицы было далеко, до других полесских губерний – ещё дальше, и ближайшим к уезду ярмарочным городом оказался Смоленск. У Щеглова оставалась еще слабая надежда, что шорник решил подзаработать и уехал на попутных на ярмарку.
Саму ярмарку исправник уже прочесал вдоль и поперек, побывал в трактирах, на постоялых дворах, теперь проверял дома терпимости. Чем чёрт не шутит! Как говорят, седина в бороду – бес в ребро. Вдруг приглянулась шорнику какая-нибудь бабёнка, а он и голову потерял. Тогда понятно, почему ничего никому не сказал – стыдно домашним в глаза смотреть. Идея на первый взгляд казалась хорошей, но ни в одном из трех уже проверенных публичных домов никто и слыхом не слыхивал о пропавшем шорнике. Даже похожего на него человека не видели.
«Может, врут, собаки? Не хотят неприятностей», – рассуждал Щеглов. Вообще, это было возможно, хоть и с большой натяжкой. Тогда пришлось бы признать, что глупые и тёмные провинциальные «мамзели» лгут дружно и слаженно, а неведение изображают с мастерством столичных актрис: чрезвычайно искренне и убеждённо. В подобные метаморфозы Щеглов верить отказывался, значит, оставалось одно – признать, что бедолага-шорник в этих борделях не появлялся.
Последний дом терпимости был из дорогих, и его капитан оставил напоследок. Навряд ли шорник с его деньгами мог сойти за своего. Но порядок есть порядок: начал опрос, так заканчивай его как положено.
