Это была его любимая идея, и на ней Лодовико основывал свои притязания на Милан.
– Света! Еще света! – закричал громко Лодовико, ударяя по столу пальцами, и глаза его сильнее налились кровью. – И еще вина!
И когда дрожащий, смертельно бледный слуга принес вино и свечи, регент схватил его за руку. Канделябр закачался и выпал из рук несчастного; облитые вином свечи с шипением потухли.
– А, негодяй! – прохрипел Моро. – У тебя дрожат руки… Ты, верно, влил мне в вино яд? Кто дал тебе его? Мой племянник, светлейший герцог миланский? Ты бледен как смерть… Признайся, или я сейчас велю пытать… Я велю тебе придумать пытку, какой еще не видел Милан, и повешу тебя перед окнами твоего светлейшего господина…
Несчастный смотрел, не мигая, глазами, полными невыразимого ужаса. По его лицу катились крупные капли холодного пота, и ясно было, что он невиновен.
Леонардо выступил вперед и посмотрел пристально на Моро своими бесстрастными глазами.
– Ваша светлость, – сказал он отчетливо, делая ударение на каждом слоге, – я ручаюсь, что он не виноват.
– Что ты хочешь этим сказать? – прошептал Моро, нахмурившись.
– Вино не отравлено, ваша светлость.
– Чем ты докажешь?
– Я его выпью.
И художник, взяв со стола золотой рог, осушил его до дна. И ни страха, ни колебания не было на его лице, когда он проглотил последнюю каплю.
Дрожащий слуга посмотрел на него благодарными глазами.
Это удивило, но не обезоружило Моро. Глухая тоска, точно недуг, невыносимо терзала его мрачную душу. Необъяснимый страх заставлял дрожать его руки, сжимавшие богатую рукоять кинжала. Слуга ждал, трясясь от страха с ног до головы.
– Ваша светлость хотели, чтобы я сыграл на моей лютне и спел, – сказал спокойно Леонардо.
– Играй, – прошептал Моро.
Тогда Леонардо уверенно провел рукой по серебряным струнам лютни, и «лошадиная голова» запела. На этот раз она пела так сладко, что даже у этого зверя Лодовико жестокое выражение лица сменилось выражением глубокого страдания. Грудь его стала высоко подыматься, плечи сотрясались, и, уронив голову на руки, он вдруг заплакал…
– Иди, – сказал он глухо рабу, неподвижно ожидавшему решения своей участи, – иди и не шляйся ко мне ни сегодня, ни завтра. Скажи там, кому следует, что я отпустил тебя на несколько дней. О Леонардо! Не одни звуки твоей сладостной песни ласкают мою больную душу, не одни твои божественные стихи вызывают слезы на моих глазах… Самый звук голоса твоего, Леонардо, и взгляд твоих прямых, честных и чудных глаз смягчают мою тоску и жажду крови… Ты замолчал? Пой еще: в моих ушах не перестают звучать дивные звуки. Мне кажется, что ты все продолжаешь петь. Не уходи же от меня сегодня… Если ты меня покинешь в эту минуту я буду пить… еще пить… и с новою жадностью брошусь я на самые ужасные преступления… Потуши эту жажду крови, мой Леонардо…
