– Вот ведь твари, – подумал он, – стоит уйти человеку, и на его место сразу же норовит забраться какой-то паразит.
Повернув на лестницу, из любопытства спустился на пролет ниже, откуда раздавался шум… То, что он увидел, чрезвычайно его взволновало. На ступеньках, прямо на немытой мэрской лестнице, сидела женщина. Нет, не женщина… хотя, почему бы и нет – ведь только женщины плачут. Она сидела и всхлипывала, не обращая на него внимания. Это была предводительница городской налоговой службы… бывшая предводительница бывшей службы, отправленной в отставку и уволенной со всем штатом. Штат моментально разбежался, а женщина осталась, зачем-то зашла сюда, теперь сидела на ступеньках и рыдала. И вдруг ему стало невыносимо ее жалко.
– Ну, что ты ревешь… слоник, – неожиданно вырвалось у него. Он прикоснулся огроменной лапой к ее волосам и нежно, как только мог, погладил по голове. Она ухватилась за эту большую руку, уперлась в нее лбом и еще сильнее зарыдала.
– Ну-ну, – утешал он ее, – перестань,… хватит,… свинка моя глупая. Что разошлась-то так?
– Я больше ничего не умею, – беспомощно прошептала она, утирая слезы и размазывая краску по лицу. – Я пятнадцать лет делала только это…
Она сидела, смотрела куда-то вдаль,… в пустоту, в свое прошлое.
– Когда я поступила в институт, нужны были только бухгалтеры и юристы… и больше никто…
Она снова заревела, продолжая сквозь слезы:
– Одни должны были считать чужие наворованные деньги, другие защищать с судах этих… от таких же, как и они сами. И все. Больше не нужен был никто…
Она, успокоившись, вытерла лицо платком: – Я не смогу, я ничего больше не умею, у меня отобрали все…
– Ну, кое-что у тебя осталось, – нежно произнес мент… вернее, бывший мент, погладив ее пухлые пальцы, каждый из которых украшал перстень с огромным камнем. Кольца были разными, камни на них играли, переливаясь в свете ламп. Она отдернула руку и воскликнула:
– А что? Я должна была просто так ишачить? За их убогую зарплату? А сколько нужно было отдавать туда? Мне несли, а я передавала дальше.
– Ну, крошка, – посмеялся мент, – лукавишь, кое-что все-таки прилипло к нашим пальчикам.
– Сам-то, бычина, – сверкнула она глазами. И ему впервые показалось, что эти красные, с размазанной краской, глаза, можно назвать красивыми. Он, мент! Главный из всех местных Ментов, сейчас любовался этими женскими глазами! Чудеса! – подумал он.
– Сам сколько вымогал у своих клиентов? Скольких отмазал от уголовных дел? Сколько обобрал фирм и обложил данью, забыл? А то я не знаю, почему ни одна бабка не может сунуться на улицу со своим пучком укропа, и заработать свою десятку. Всех обложил – мышь не проскочит.
