Помаленьку стал забываться чернокнижник, если бы не календарь Брюсов, висящий на стенке в каждом дворце, в каждой хате. По нему и сев рассчитывали, и какие несть чудеса разъясняли, и что в какой год ожидать вычитывали.
Елизавета жила в Петербурге тихо, как учил Яков.
Умерла императрица Анна Иоанновна. После смерти Анны в Петербурге началось сильнейшее брожение умов. Заявила о себе так называемая национальная партия. Засилье немцев, которое покорно сносили в течение десяти лет, сделалось вдруг невыносимым. Бирона ненавидели все поголовно, Миниха и Остермана не любили. Антона Брауншвейгского презирали. Анну Леопольдовну не уважали. В этих обстоятельствах как-то само собой приходило на ум имя Елизаветы, тем более что в гвардии ее знали очень хорошо. Спрашивали, с какой стати принимать немецкого императора и его родню, когда жива и здравствует родная дочь Петра Великого. То, что она родилась до заключения брака и считалась вследствие этого незаконной, уже никого и не смущало.
Но Елизавета жила тихо. Ночью ей приснился Брюс. Молчал, приложив палец к губам. Цесаревна приняла нового императора Ивана и мать его Анну Леопольдовну, у себя в Смольном, слегка склонив голову и присев в низком полупоклоне.
Разговоры о возможном перевороте начались еще зимой, но дальше разговоров дело не пошло. К осени ничего не было готово. Более того, никто даже не собирался ничего готовить. Не было ни плана, ни его исполнителей. Между тем слухи о том, что Елизавета что-то затевает, неоднократно разными путями доходили до Анны Леопольдовны, которая с ноября была объявлена правительницей, но она каждый раз отмахивалась от них. Причин тому было две: во-первых, Елизавета неизменно поддерживала с регентшей хорошие отношения, и, во-вторых, Анна Леопольдовна в силу своей лени не давала себе труда задуматься над грозившей ей опасностью. Как часто бывает в таких случаях, заговор, который до этого все никак не складывался в течение нескольких месяцев, составился вдруг, внезапно, и был почти немедленно приведен в исполнение. Мало того, отправной точкой заговора стала сама Анна Леопольдовна.
На исходе того же ноября был куртаг у герцогини Брауншвейгской. Все заметили, что Анна Леопольдовна была не в духе: она долго ходила взад и вперед, а потом вызвала Елизавету в отдельную комнату. Здесь между ней и царевной состоялся неприятный разговор. Герцогиня начала с упреков в адрес цесаревны. Елизавета возражала, тогда Анна Леопольдовна, раздосадованная противоречием, сказала, намекая на отношения Елизаветы со шведским двором и союзным ему французским:
