Сонные стражники, завидев бояр, споро поджигают свежие лучины. Свирепо скрипят под ногами половицы… Ленивые тени движутся от перехода к переходу, раскачивая мрак под низкими сводами. Каждая тень – власть. От веку, сколько стоит на земле Русь, эти тени вершат ее судьбу…
И стонет Русь молитвами, и юродствует на площадях и папертях, а тени кублятся в ее угрюмых дворцах и как проклятье лежат на ней.
4
В царской молельне застывший полумрак, тяжелые тени – будто вмурованные в стены, зеленые отсветы лампад, пляшущие по алтарю, и пронзительный лик Христа, распластанный по иконам, – недремлющий и суровый страж этой затаенной угрюмости.
Федька Басманов отупленно смотрит в спину царя, застывшего на коленях перед образами.
– Басман?..
– Я здесь, цесарь!
– Пошто затаился?
Иван поднялся с колен – заслонил Христа; на лампадках дрогнули язычки пламени…
– Примысливаешь, как бы искусней натравить меня на бояр?!
Федька перевел дух. Царь и Христос пронзительно смотрели на него.
– Кто наущает тебя? Отец твой?
Федька встретился с глазами Христа – они были выпуклы и походили на крашеные пасхальные яйца.
– Пошто ему наущать? Он сам – боярин…
Иван вышел из молельни. Федька настороженно последовал за ним. В спальне Иван устало опустился на лавку, вытянул ноги… На полу валялись две старые мухояровые шубы, подбитые нелинялой белкой, – Федька кинул их нынче утром под ноги, чтоб не разбудить Ивана своими шагами. Возле окошка, на сундуке, стоял кувшин с вчерашним вином – Федька забыл его вынести.
– Коли боярин, так зачем ему супротив остальных бояр идти?
Зловещей тревогой прошибли Федьку царские слова. «Уж не навет ли какой?» – подумал он и мысленно перебрал всех, кто приближался к царю и вчера, и позавчера, и третьего дня…
Иван теребил свою всклоченную бороденку, ждал от Федьки ответа, а может, и не ждал… Может, он у себя спросил? И уже ответил.
– Аль вельми о трудном я тебя вопросил, Басман?
– Его самого вопроси, цесарь… Отца моего…
– Ну а ты?.. Ты, Басман, – сын боярский!
– Я тебе свою верность во всем доказал.
– А коли прикажу… отца родного пытать и казнить?..
– Ежели он тебе изменил – допытаю и казню.
– Верю тебе…
Иван потянулся к кувшину, отпил из узкого горлышка. Его отекшее, усталое лицо брезгливо дернулось.
– Эвон каким вином царя поят… В малолетство мое також – и поили и кормили, как пса, отбросами. Шуйский с прихвостнями в трапезной, бывало, все пережрут – обо мне и забудут. – Он снова хлебнул из кувшина, словно хотел сильней раздражить себя, и вдруг тихо, почти шепотом, проговорил: – Хан не придет нынче под нас… Не придет!
