– Оставь юродного! – наступают на монаха самые решительные. – Добром тебя просим!
Монах стоит перед толпой, расставив широко ноги и скрестив на выпуклом животе желтые руки, – ни страха в его глазах, ни смятения: совесть его спокойна, он ничем не поступится в угоду этому подлому люду. За его спиной – твердыня – храм господень, а на груди – святой крест… Кто посмеет поднять на это руку?!
Рот монаха раззявился в приторной зевоте, он лениво, слабым бабьим голосом сказал:
– Он богохульник!
Юродивый дернулся, вскидывая свои лохмотья, что-то прокричал хрипло и невнятно и упал плашмя в лужу.
Монах поддернул рясу, сошел по ступеням вниз.
– Он царя хулил… А кто хулит царя, тот Бога хулит!
Толпа от неожиданности задохнулась.
Юродивый бездвижно лежал в луже.
– Бог ему простит! – выкрикнул кто-то из толпы. – Юродный он!
– Пущай в луже буйствует в своих хулах и не оскверняет храма господнего. – Монах осенил себя крестом и степенно удалился.
– Людя! Братя! – вновь возопил юродивый, тряся мокрыми лохмотьями. Борода его, руки и грудь были облеплены кусочками навоза. Он уже не закатывал глаз, не запрокидывал головы – взгляд его метался по лицам окруживших его людей, и было в нем что-то нечеловеческое, отчаянное и дикое.
– Пошто царя хулил? – допытывались из толпы.
– Буде, он не юродный?.. Лазутник, буде, крымский?!
– Погибель на вас надвигается! – вдруг выкрикнул юродивый и проворно вскочил на ноги. – Татары надвинутся!.. Порежут! Пожгут! В полон поберут!
Толпа раздалась, отступила от юродивого. Тот снова упал на колени и, сотрясаясь всем телом, стал кричать:
– Татары близко!.. Близко! Спасайтесь! Бегите! Царь вас не защитит! Бегите! Спасайтесь!
Толпа дрогнула, заколыхалась… Кто-то неуверенно прокричал:
– К митрополиту!.. Идти к митрополиту!
На этот крик не обратили внимания. Громадная, сбившаяся толпа людей вдруг качнулась в сторону – в одну, в другую – и забурлила, как прорвавшаяся из запруды вода.
Юродивый гнался за убегающими и хрипло кричал:
– Спасайтесь! Татары уже близко! Спасайтесь!
Откуда-то вырвалось несколько всадников. На полном скаку вломились они в самую гущу толпы, давя и разметывая оторопевших людей.
Юродивый хитро приник к земле. Руки его, как у мертвого, судорожно впились в ее черную, липкую слизь.
– Вот он, пес!
Нагайка плясанула по спине острым извивом…
– Господи, – прошептал юродивый, как перед смертью.
Сильные руки сграбастали его, кинули поперек седла.
3
Чуть свет, отстояв заутреню в Успенском соборе, сходятся бояре в думную палату. Пора утра – самая унылая в Кремле. В коридорах холод и темень. Знобкий ужас таится по всем углам и закоулкам. Из подвалов несется кислый, тошнотный запах.
