Санька попытался представить Киру здесь, в Тельбе, в этой гостинице, и не смог. Предложи он ей переехать сюда, она бы, наверное, посмотрела на него, как на чокнутого.
Сверху, набрав силу, сквозь темень проклюнулись звезды, воздух дрогнул. На стоявшем неподалеку тополе зашевелились листья. От реки потянуло сыростью. Саньке показалось: кто-то большой и невидимый тяжело вздохнул и устало перевернулся на другой бок. Он понял – ночь забралась на макушку и пошла под уклон.
Ох уж эти ранние подъемы. Засиделся Санька вечером, а утром пришлось расплачиваться – глазам больно, словно в них песок насыпали.
Едва вышел из машины, как холодок опахнул его, и все прошло: и тяжесть в голове, и зябкость, и ломота в теле.
Неподалеку от самолета, около небольшого костерка, сидел сторож, на таганке висел котелок с чаем. Санька зашел в самолет, включил радиостанцию – принять прогноз погоды. Едва надел наушники, как из эфира налетели музыка, шорох, постукивание, чужая непонятная речь. Будто попал в незнакомый город. Он повернул шкалу настройки, зацепил знакомый голос иркутской радистки, записал прогноз и уступил место техникам. Те уже сняли чехлы, струбцины, готовили двигатель к запуску. Тем временем Карасев проинструктировал сигнальщиков, и они, прихватив флаги, уехали на поля.
Начали обрабатывать ближнее к аэродрому поле. Сразу же после взлета, едва набрав положенные пятьдесят метров, Санька круто развернул самолет и со снижением пошел на первого сигнальщика, второй угадывался где-то там впереди, на другом конце поля. Проскочив кромку поля, Карасев открыл кран. Зашипел сжатый воздух, за самолетом потянулся серый, похожий на марлю, шлейф. Накрыв им край поля, они набрали высоту, развернулись и зашли с другой стороны.
Земля раскачивалась под самолетом, как на качелях, уходила вниз, крутилась, мчалась навстречу, показывая пятнистую, поврежденную гусеницей землю. Горизонта не было видно, стояла густая дымка, казалось, они кружат в каком-то огромном сером мешке.
Вера сидела на ящике возле будки и что-то записывала на бумажке. Санька посматривал на нее, но из кабины не выходил. Он еще не знал, как вести себя с ней дальше, понимая, что той, прежней, Верки уже не существует. В этом он успел убедиться.
Карасев в перерывах между полетами выскакивал из самолета, подходил к Вере – якобы узнать, что она там пишет, о чем-то спрашивал. Она снизу вверх смотрела на него, смеялась. Храмцов с каким-то ревнивым чувством наблюдал за ними, не мог он вот так же просто подойти и говорить с ней.
