Даль сибирская (сборник) | страница 70
Лучат вдвоём, один ведёт лодку шестом вверх по течению, реже – вниз, другой стоит на носу и колет рыбу. От луча не убегают налимы и хариусы. Ельца даже и не увидишь никогда, редко кому удаётся ударить щуку или ленка.
В первый раз, помню, добыли очень мало: так волновались, что мазали самым позорным образом. Ещё бы, ведь рыба совершенно свободная, ничто её не держит: ни стена невода, грубая и неподатная, ни тонкие нити коварно невидимой липкой сети, ни крючок, ни прутья корчаги. Хариусы в свете костра кажутся очень маленькими и светлыми, будто они из студня. Острогу подводишь медленно, чтобы не спугнуть, вблизи от цели задерживаешь, замираешь на два-три мгновенья, чтобы усыпить бдительность рыбёшки, и внезапно бьёшь её посредине. Налимов колоть ещё легче, они лежат на самом дне и потому выглядят тёмными. В холодные ночи налим так крепко прирастает к камням, что ни шум, ни свет его не спугнут, пока не треснешь по загорбку, ни за что не побежит.
Полянка света медленно, в полной тишине, если не считать шёпота костра да шороха шеста, движется вверх по течению и выхватывает из тьмы и безвестности угодья подводного царства. Чётко выделяются все камни, большие и малые, донные водоросли, затонувшие в уловах коряги, махочкие хариуски, недостойные удара: перерубишь пополам и не вытащишь – уплывут по течению на съеденье налимам. И сколько ни едешь, сколько ни смотришь, не пропадает желание плыть и плыть, шарить и шарить азартным взором по дну, всё кажется, что вот-вот сейчас, за этой призрачной стенкой тьмы откроется покойное и длинное плёсо, где стаями дремлет аршинный хариус, глубокое глухое улово с мордатыми ленивыми налимами или коротенький тревожный перекат с розовым чутким ленком.
Кто-то шебархнул на берегу. Глядь – а это заяц, уже белый, вылинявший! Чётко выделяясь на камнях, он с любопытством взглядывает на нас, делает несколько прыжков к лесу и вновь замирает, поводя ушами. Эх, жалко, нет с собою ружья! Можно было бы к рыбе добавить дичи!..
Время от времени, когда костёр притухает, и свет его становится тусклым, останавливаемся, выходим из лодки, выбрасываем мелкие головёшки с козы, чтобы не сыпались и не пугали рыбу во время лучения, накладываем свежих дров, разминаемся, греемся, осматриваем добычу. Если колол хариуса с пальчик величиной, то в лодке он оказывался увесистой рыбёшкой в полторы четверти длиною.
Налим – не сом, больших размеров, якобы, не достигает, но однажды мы столкнулись с таким великаном, что вполне можно посчитать то событие фантазией рассказчика, жаждущего удивить. Возвращались домой с рыбалки, огибая стрелку острова, плыли по краю рдестовых зарослей. Костёр еле светил. Гоша грёб двупёрым веслом, а я сидел на носу и смотрел от нечего делать вниз. Глубина там была изрядная, не менее двух с половиной метров, дно илистое. Вижу: коряга под нами лежит, удивительно похожая на налима, один конец её уткнулся в заросли рдеста и неразличим, а другой что хвост рыбий и загнулся вопросительным знаком. «Если это рыба, то она должна убежать или хотя бы шевельнуться», – подумал я и ничего не сказал брату. Он безбоязненно хлюпал веслом. Так мы проплыли мимо странной коряги. Я следил за нею, пока она не скрылась из виду.