– Наивные вы люди! Ну что вы хотите, чтобы партийная элита прислушалась к вам, беспартийным козявкам?! – разглагольствовал Ермолин вечерами у Третьяковых. – Что вы собою представляете по сравнению с ними? Да ровным счетом ничего. Рабочие лошадки. Вы удивляетесь, что Сюльский не намекнул, что уберет Хрунько. Да ведь это не в его власти, этот вопрос будет решаться в ЦК республики. А там сидят такие же прохиндеи, и среди них наверняка есть друзья-собутыльники нашего директора. Вот так-то, мои дорогие. Ну, дадут ему строгача с занесением в личное дело. Легче вам от этого станет? Вспомните, как охарактеризовал Сталин партию на похоронах Ленина: «Мы, коммунисты, люди особого склада, мы скроены из особого материала». Здорово, да? Потому-то и рвутся в партию карьеристы. Красные корочки – как волшебный талисман, перед которым открываются все двери: «Сезам, отворись!» – и все дела! Опричники нашего времени!
– Значит, надо бежать, иного выхода нет? – спрашивал Алексей Иванович неведомо кого.
– Ну не оставаться же тут на съеденье этому паразиту?! – вскрикивала Степанида Мелентьевна. – Вы-то уедете или останетесь, если что?
– Мы с женой ещё не решили, да и надоело кочевать-то, по правде говоря. Может, останусь. Я для него не главный враг, это вы как бельмо в глазу.
В первых числах июня просьба Третьяковых об увольнении легла на стол министра просвещения, но тот и не подумал удовлетворить её. Третьяковы предполагали, что за лето Сюльский найдёт с согласия ЦК партии республики замену Хрунько. Они все-таки надеялись на порядочность и деловитость министра. Им не верилось, что в детдоме всё останется по-старому. Однако же вскоре эта призрачная мечта о счастливом избавлении от беды испарилась: Гурьев объяснил пришедшему в очередной раз в министерство Алексею Ивановичу, что они, Третьяковы, должны, по замыслу министра, и впредь сдерживать, контролировать, не давать распоясываться наглому Хрунько. О возможности замены директора Гурьев даже не упомянул: то ли ЦК партии Якутии не давал «добро», то ли сам Сюльский не планировал снимать с поста проштрафившегося руководителя!..
Всё это повергло Третьяковых в глубокое уныние. Вынужденное безделье, на какое их обрекал отпуск, усугубляло чувство безысходности. Разговоры об отъезде были у них под запретом: зачем попусту травмировать себя? Но думать-то не запретишь. Атмосфера неблагополучия день ото дня становилась всё напряжённее. Хотя Валентин скрыл от всех инцидент с незнакомцами на загородной дороге, родители сами, помня об убийстве Ладейщикова, стали внушать сыну, что его пятикилометровый путь в город небезопасен. Когда же Алексей Иванович случайно обнаружил, что ни стен, ни перегородок между подпольями смежных квартир в бараке нет, что, следовательно, к ним ночью из любой квартиры могут проползти, проникнуть присланные Хрунько убийцы, состояние тревоги усилилось. На западню стали смотреть со страхом, намеревались даже прибить накладки и замыкать её на замок, но ограничились тем, что на ночь наставляли на неё табуреток одна на одну с расчетом, что если злоумышленник, например, тот же Пархоменко, попытается поднять снизу западню, табуретки рухнут с грохотом, разбудят хозяев и спугнут его. Жили как в осаде, готовые в одночасье свернуть постели в тюки и спасаться бегством. Но куда бежать?.. Гурьев, правда, обещал перевести их в какую-нибудь другую школу, в глубинку, когда Сюльский уйдет в отпуск. Но когда он уйдёт? Не известно. Ясно было одно: ни в коем случае не затягивать отъезд до сентября! Крайний срок – середина августа.
