Вечером Олег, Захлёбываясь и путаясь в словах, снова и снова пересказывал друзьям всё, что произошло в палате. Епишка слушал его с горящими глазами и требовал всё новых подробностей. Васята же быстро утратил интерес к рассказу и только изредка кивал, словно сам был свидетелем и участником дневного действа.
Вошёл дядька, старый Алексия, выпестовавший ещё князя Ивана, отца Олега. Мальчики встали.
Алексия тяжело сел на лавку, отдышался после подъёма по крутой лестнице в горницу и стал разглядывать Олега так, словно видел его впервые.
— Что глядишь, боярин? Я там что-то не так сказал?
— В том-то и дело, князь, что всё ты сказал так, как надо. Как и взрослому не каждому додуматься.
— Я как узнал, что вы без меня... что Милославский на княжеский стол сел и думу правит... у меня будто в глазах потемнело! Пришёл, сел, надо что-то говорить, а что — не знаю, — в который раз принялся повторять Олег. — Даже, не соображу, как я про жёнок с топорами вспомнил.
— Всё ты верно, по уму молвил. — Дядька устроился на лавке поудобнее. — Иван Иванович Московский, хоть и родной брат Симеону, нрав имеет тихий, воевать за Лопасню не станет. Приходилось мне в Москве бывать, и не раз. Москва, она ведь не за горами. Там чихнут — у нас здоровкаются. — Дядька задумался и некоторое время смотрел молча поверх голов мальчишек, словно вспоминая молодые годы и частые поездки в Залесье: в Москву, Владимир, Новгород. — Надо бы тебе, князь, грека, учёного полемиста, из Царьграда выписать, — неожиданно заключил он.
— Полемист — это кто? — спросил Васята.
— А вот приедет учёный грек, и узнаешь, кто такой полемист и с какой кашей его едят, — усмехнулся дядька.
— Полемист — это тот, кто спорить умеет, — сказал Епишка.
— Ты откуда знаешь?
— Читал, боярин.
— А ты, князь, читал?
Олег промолчал.
— Он всё больше про стратигов в книжках выискивает, — поспешил заступиться за друга Васята.
— А ты в это время мечом на бронном дворе машешь, — сказал с лёгким укором старый боярин. — Хотя не спорю, мечом владеть надобно и боярскому сыну[5], и боярину, и князю, а не только дружиннику.
Дядька опять помолчал и сказал как о решённом деле:
— Завтра же пошлю знающего человека за учёным греком. Велю такого сыскать, чтобы ещё и латынь знал. Латинские страны от нас хоть и далеко, зато Кафа[6] под боком. По Дону спуститься, мимо Тмутаракани пройти — тут тебе и Сурож[7], и Кафа. Бывалые мужи говорят, в Кафе, в латинском монастыре, такие книги есть, что и в Царьграде не сыщешь.
