Вот и сейчас, в воскресенье вечером, 3 августа 1919 года, опять то же самое — посиневшие вареники! Что говорить, они действительно с утра немного потемнели, но ведь такова природа картофельной муки, а другой в доме нет.
— Начинай же, — подгонял ее Лайошка.
— Нет уж, сперва послушаем тебя!
— Так вот, — начал мальчик. — Гулял я сегодня утром на улице, был на площади Франца Иосифа. Пришли два полицейских с саблями и увели человека. Он был кладовщик, и я сразу заметил, что у него белый-пребелый нос, а из носа капает кровь. Ты мне веришь?
— И что же?
— Этот кладовщик был похож на господина Кёвари. Веришь?
— Оставим господина Кёвари, — ворчливо откликнулась старуха.
— Но он правда был похож! — стоял на своем мальчик. — Был похож и не сводил глаз со статуи Ференца Деака, а потом громко чихнул.
— Глупости, — заявила старуха. — Это тоже сказка?
— Погоди. Он так сильно чихнул, что у него отскочил нос. Нос взлетел в воздух и уселся на макушке Ференца Деака. «Ай, господа полицейские, — сказал человек, — улетел мой нос». — «Не врите», — сказал один полицейский. «Так вам и надо, — сказал другой, — незачем было так сильно чихать, раз вы кладовщик». Он увидел, что и правда нет уже у того человека носа.
— Кто тебе поверит? — язвительно вставила старуха.
Мальчик, густо покраснев, пожал плечами, но продолжал:
— «Вон мой нос, — сказал кладовщик, — он на голове у Ференца Деака. Мой нос превратился в птицу!» Уверяю тебя, бабушка, нос в самом деле превратился в птицу.
— Ты сам это видел, а? — осведомилась старуха.
— Ага… «Врешь, проклятый кладовщик», — сказал полицейский Кёвари.
— Кому? — насупившись, спросила старуха.
— Не Кёвари, а кладовщику, — покраснев до ушей, поправился мальчик. — Тогда кладовщик остановился перед памятником, сложил руки и взмолился: «Милый носик, вернись ко мне!» — «Не пойду! — ответил ему нос. — Я теперь птица, а ты оставайся без носа и ступай с господами полицейскими. Не желаю я томиться с тобой в рабстве!»
— Значит, он любил свободу, — задумчиво проговорила старуха, но вдруг спохватилась и насмешливо добавила: — Хорошо еще, что нос этого кладовщика благодаря твоей милости не превратился в Шандора Петёфи! Ты что же, дурой считаешь бабушку? Ешь вареники!
Мальчуган промолчал и принялся жевать.
— Тогда один полицейский, — вновь заговорил он, — поднял ружье и прицелился. «Ай-ай-ай! — закричал кладовщик. — Не стреляйте, пожалуйста, а то продырявите мой нос…»
В этот миг раздался стук в дверь. На улице было уже темно. Мальчик выскочил из-за стола и отпер дверь. И тогда в изодранной солдатской одежде серого цвета, в итальянском солдатском головном уборе через порог переступил его отец. Вошел и молча остановился посреди тесной кухни, освещенной тусклым огоньком подвешенной к стене голубой керосиновой лампы. Мальчик, не издав ни звука, бросился к отцу на грудь, вцепился в него и долго не отпускал, обнимая его и целуя. Когда они наконец оторвались друг от друга, щупленький солдатик обнял мать, даже всхлипнул, растроганный встречей, а мальчик стоял рядом и теребил его гимнастерку.
